Зайдя в магазин, они купили продуктов, но Миша, не больно умея готовить и не сильно разбираясь в кухонных делах, ходил по магазину растеряно: не себе же продукты покупал и, в итоге, набрал того, что он считал полезным: кашу «Геркулес», замороженные пельмени, полуфабрикаты шницелей, гречку, молоко и кефир.
Маша ждала – она вышла из комнаты сразу, как только они вошли. Она пыталась привести себя в порядок, но выглядела не намного лучше, хоть была умыта, переодета и причёсана.
– Миша… слушайте, я хочу сказать, вы меня простите, пожалуйста, я… так неудобно вышло, но… спасибо вам… вы не должны были…
Миша остановил её жестом руки:
– Перестаньте, Маша, здесь не за что извиняться и вы совсем меня не обременили.
– Хорошо. Мне Пётр рассказал про свои просьбы к вам, так вот – ничего не надо, слышите? Ничего. Я сама справлюсь, а за прогулку спасибо.
– Но мне не тяжело, я могу помочь.
– Нет, не стоит. Я сама должна, мне же с этим жить, так что же откладывать.
– Ну как знаете, но вот телефон я здесь наш напишу, если что-то понадобится, вы без всяких неудобств просто звоните и всё, давайте так договоримся?
– Да, хорошо.
Маша забрала Егорку и увела его в комнату.
– …а Миша к нам ещё придёт? – услышал он вопрос Егорки, но что ответила Маша уже было не разобрать.
Из кухни выглянул Петрович и вопросительно качнул подбородком. Миша показал ему сумку с продуктами, Петрович махнул – проходи. Аккуратно, чтобы не тревожить Машу, они прикрыли дверь в кухню, разложили продукты и сели допивать водку.
* * *
Маша и вправду собиралась на следующий день начинать заново жить. Радости или лёгкости от этого заново она не ожидала и, если бы не Егорка, то вообще не понятно, как бы собиралась выходить из своего состояния, когда и какими усилиями. Но утром оказалось, что планировать и выполнять – несколько разные вещи. Вторую ночь проведя почти без сна, Маша чувствовала себя неожиданно старой, тяжёлой и абсолютно бессильной и оттого решила, что Егорку в сад она отведёт, но на работе попросит отпуск, тем более, что, собираясь выходить замуж и проводить медовый месяц, а потом и вовсе уезжать, заранее об этом договорилась.
Начальник внимательно её выслушал, хотя говорила она мало и, к её некоторому ужасу, даже обрадовался, что Маша никуда не уезжает – он давно прочил ей продвижение по службе и собирался назначать начальником отдела, а после уже и своим заместителем. Отпустить Машу в отпуск согласился сразу и вчерашний прогул ей с готовностью простил – причина, мол, уважительная и что мы, не люди тут? После получения его согласия, Маша почти не слушала, что он говорил, а он говорил и уйти ей было неудобно, но и выслушивать его советы о том, как правильнее позабыть о печали и вернуться к нормальной жизни, долго она не смогла бы. К какой нормальной жизни? Как теперь жизнь может быть нормальной? Он что – вообще ничего не понимает, сидит упитанный, с красной рожей и с пятном на рубашке, которое прикрывает галстук, но вон оно – его всё равно видно и курит, поминутно стряхивая, словно торопясь куда-то, а, по сути, куда ему торопиться? А ей куда? А, главное, зачем? К счастью, зазвонил телефон и по тому, как он подскочил, как бросил окурок в пепельницу и как даже встал с кресла, чтобы говорить, было понятно, что звонит кто-то важный, какой-то такой же толстяк, но из другого кабинета этажом повыше, и Маша, торопясь чтоб не окликнули, ушла.
Идти домой не хотелось, да и что там делать? Надо было, наверняка, купить каких-то продуктов, может стирального порошка или соли. А есть у неё стиральный порошок? А соль? Есть? Как странно, что позавчера она всё помнила и знала, что ей делать, когда и как, а сейчас вот, как будто улитка, выцарапанная из своего панциря, не понимает вообще ничего. А спички? Нам нужны спички? У нас же газ на кухне?
Так она шла и шла, плетя из своих мыслей кокон, который обволакивал её, как шар, и создавал вокруг неё пустоту – вакуум и, если выглянуть из него наружу, то видно, как вокруг ходят люди, разговаривают и некоторые из них даже улыбаются, едут машины и течёт куда-то жизнь, но внутри него ничего почти не слышно, только эхо, и время тоже остановилось и стало тугим и душным. Люди обходили её стороной несколько дальше необходимого, и Маша думала, что это оттого, что она ужасно выглядит, пока не увидела своё отражение в витрине магазина, а когда увидела, то поняла – это потому, что шла она не одна. Отражение её двоилось в стекле и казалось, что за правым Машиным плечом стоит ещё одна Маша – более тёмная, более прозрачная и более пустая. «Это горе моё, – решила Маша, – теперь вот так и будет ходить за мной по пятам» и ей показалось, что та, вторая Маша, даже кивнула ей в ответ – да, подруга, ты права в кои-то веки и вот она я, с тобой теперь мы неразлучны, своди хоть меня в кино, я не знаю, или на каруселях покатай.
И потом Маша так и чувствовала за спиной своей, почти вплотную и чуть справа, ту тень: чувствовала, как она дышит ей в затылок, как неуклюже топает по асфальту и как пытается заглянуть ей в лицо, чтоб проверить всё ли в порядке и на месте ли потухший взгляд, стоят ли в глазах слёзы и нет ли на лице улыбки. Осваивалась, тварь.
Бродили так они почти что до вечера и, перед тем, как забирать Егорку, Маша зашла домой – занести сумки с продуктами и всем, что она накупила, всем, что попадалось ей под руку и казалось нужным. Петрович был трезв и ждал её.
– Пришла? Ну хорошо. Как у тебя? Отпросилась в отпуск? А за Егоркой сама пойдёшь или мне сходить? – засыпал он её вопросами, помогая нести сумки на кухню.
– А откуда у нас всё это? – спросила Маша про шницеля, консервы и пельмени в холодильнике.
– Это? Это Миша вчера в магазин сходил, я просил его.
– Мы же должны с ним рассчитаться.
– Не думаю, Маша. А это что ты купила? Тёрку?
– Да, я подумала, что нам нужна.
– Так у нас же есть, смотри, – вот. Две штуки. Ну, не пропадёт, правильно, а спичек-то теперь и до третьего пришествия хватит. И соли. Так что ты – сама в садик? Сходить с тобой? Я рядом не пойду, позорить не буду, ты не переживай.
– Петрович. Вот ты старый уже, а такой дурак бываешь. Именно о том, чтоб ты меня не позорил, я только и думаю день и ночь. Жди нас, вон шницелей нажарь, Егорка их любит, а мы скоро будем. А молоко-то у нас есть?
– Есть. Вот Миша вчера купил, а вот ты сегодня.
– Значит завтра все кашу есть будем, чтоб не прокисло. Готовься.
– Вот ты мне не угрожай только! Я, знаешь, воробей-то подстреленный, меня кашей не проймёшь.
– И кефир у нас тоже есть, – крикнул он ей уже вдогонку, – и булка! Всё у нас есть, ничего больше не покупай, слышишь?
Слышу, хотела сказать Маша, но не сказала – к чему тратить силы, если её ещё ждёт ночь без сна, да, пожалуй, что и не одна и силы пригодятся.
Часть II
Миша почти не выходил из дома – сбегает в магазины или ещё по какому поручению мамы и сидит в своей комнате: то старые фотографии смотрит, то книги читает, то просто в окно смотрит. Когда мама спрашивала его почему так, он отшучивался и Вилену Тимофеевну почти не пугало это его состояние – он был с ней, как обычно, учтив, в себе не замыкался и общался охотно, только держался чуть более отстранённо, чем раньше. И это, с одной стороны, было хорошо для неё (много времени проводила с сыном), но, с другой стороны, помня обычные его отпуска, когда чуть не раз в неделю он приводил знакомить с ней свою новую «вот точно уже будущую жену», всё-таки тревожило не на шутку.