Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Мовчан cтр.№ 34

Российский менталитет, надо заметить, часто не знает разницы между критикой и осуждением. Критика — важнейший компонент взаимоотношений с социумом. Без нее невозможно движение вперед, даже стояние на месте невозможно — потеря критического мышления ведет к регрессу. Критика всегда конкретна — она не о личности, а о действиях. Критика говорит: «Надо не так, а вот так». Критика направлена на возможность договориться и исправить.

Осуждение — оружие страшное и обоюдоострое, использовать его можно только профессионалам и то с осторожностью, только в отношении крайних ситуаций и личностей. Осуждение всегда личностно, всегда глобально. Осуждение нацелено на устранение, на неповторение, но отнюдь не на исправление. Осуждать можно и нужно чудовищ, которые на фоне своего века, своей морали, своих возможностей выглядели таковыми. Осуждение — дорога к забвению. Недаром у евреев есть проклятие «Да сотрется его имя». Иногда, будучи неверно использовано, такое забвение приносит только ухудшение ситуации — тогда, когда еще может быть хуже.

Вот имея дело с неживой природой, человек не использует осуждение — и даже критику. Он принимает «как есть» и пытается защититься или приспособиться (приспособить — в том числе). Критика — метод одушевленного взаимодействия, она предполагает диалог — если не с критикуемым, то с теми, кто может повторить ошибки. Критика — продукт свободы воли, но ограниченности возможности; она предполагает человечность оппонента. Осуждение же в каком-то смысле в человечности отказывает, делает осуждаемого фигурой большего масштаба: ему приписывается такое могущество, какое вряд ли у человека есть — могущество делать как надо, без изъяна и ошибки.

А между тем человек — всего лишь человек. Человек у власти, как правило, еще больше «всего лишь». «Тяжела ты, шапка Мономаха», особенно когда знаешь, что никакого она не Мономаха, а то ли подарок монгольского начальника покорному царьку Руси, то ли наоборот. Власть — тяжкое бремя и одновременно наркотик, от которого отказаться сложно, а для кого-то — и невозможно. Но кто-то должен править, без них — анархия, и потому властителей как минимум стоит еще и пожалеть: что бы они ни делали с нами, их собственная жизнь по определению сломана, и не только адским режимом и давящим чувством ответственности, не только отказом от человеческих взаимоотношений и отсутствием права на слабость. Власть — это всегда цепочка моральных выборов, названных так по недоразумению, потому что «моральный выбор» — это оксюморон, мораль не знает выбора. Власть намного менее свободна даже в своей противоречивой морали, чем иногда кажется. Власть принимает мораль, диктуемую обществом, и судить власть с позиций морали другого времени и социума вообще бессмысленно — тогда мы осудим всех и вся без разбору, и Цезарь будет фашистом, и Вашингтон — сепаратистом, и Линкольн — поджигателем войны, и Черчилль — расистом. Если уж судить власть, то судить по тому, как изменилась жизнь и в первую очередь мораль за время ее властвования — сдвинулась к лучшему, ближе на миллиметр или сантиметр к общечеловеческим (они же — христианские по большому счету) моральным ценностям, или наоборот — мигрировала обратно по направлению к пещерно-примитивному состоянию.

С Горбачевым осуждение не задалось с самого начала. В конечном итоге наше осуждение Горбачева породило Путина. Как ни контринтуитивно это звучит, наше осуждение Путина (хотя очень хочется!) может породить химеру власти еще более страшную.

Осуждение вдобавок еще и изменяет осуждающего. «Кто я, чтобы судить?» — не только правильный вопрос, но и способ защитить себя от ментальной трансформации. Вот уже и всемерно уважаемый мной православный священник Яков Кротов, чуть взявшись осудить Горбачева, моментально из христианина и правозащитника превращается в радикала, клеймящего эмиграцию (а разве есть для Христа разница — Греция или Иудея? А разве апостол Павел не был эмигрантом? А как же с пророком в своем отечестве?), отказывающего человеку в раскаянии и прощении («был генеральным секретарем ЦК КПСС — и этим все сказано»; а не был ли разбойник, распятый с Христом, разбойником? А не был ли апостол Павел в свое время активным работником местного КГБ и очень даже на хорошем счету?).

Горбачева не только не за что осудить — ему надо поставить памятник: приняв страну, живущую брежнево-андроповской агрессивно-тоталитарной моралью (густо замешенной на ленинско-сталинском людоедстве), он за какие-то 5 лет сдвинул ее далеко в сторону современной (ущербной, но все же) нормы — морали западного общества. Упрекать за то, что из тысячи километров дистанции между совком и идеальной моделью «западной» демократии (существующей только в головах «либералов») за 5 лет Горбачев смог вольно или невольно протащить страну всего на 100 километров, — не просто несправедливо, но и глупо: а кто и когда смог больше?

Есть и еще одна деталь, за которую Горбачеву можно и нужно поставить памятник — если, конечно, их ставить за личное бескорыстное мужество, а не за попадание в правильное место в правильное время. Он сделал принципиально больше, чем делает лидер оппозиции, приходящий к власти под оппозиционными лозунгами и вынужденный им следовать впоследствии. Он был уже во власти, он сам стал властью, без обязательств что-то менять, зато с обязательством быть лояльным к «своим» — тем, кто сделал его властью. В кэмероновском «Аватаре» полковник, кровавый убийца и садист, возглавляющий процесс военной экспансии, спрашивает главного героя, вставшего на защиту туземцев: «Каково это — предать своих, сынок?» Горбачев точно знает, каково это. Встать на сторону добра — великое дело. Предать своих, потому что они на стороне зла, — подвиг.

Много ли мог Горбачев? Нам не оценить, но я думаю — немного. Кое-кто кое-когда пытался преодолеть бессилие власти — сломать хребет обществу, насильно загнать всех в рай, совершить прыжок в новый мир. Артаксеркс, Александр Македонский, Цезарь, Карл Великий, Петр I, Ленин и Сталин, Гитлер, Муссолини, Перон и Видела, Мао, Пол Пот — мы знаем, как это происходит и чем заканчивается. Именно такие, поднявшиеся «над человечностью», и удостаиваются осуждения безоговорочно, и имени их не место в книге жизней. Кто упрекнет Горбачева в том, что он не пошел подобным путем? Но я, возможно, сказал бы и больше, особенно в диалоге со священником. Мы не имеем права ждать от человека богоподобности — мы видим, что человеческая попытка уподобиться божеству есть всегда дьявольское превращение, но еще в меньшей степени мы можем ждать от человека превосходства над Богом. Если Сын Божий, приходя в мир, не останавливает насилие, не возвращает человечество в рай и даже не освобождает Израиль от римского гнета, философски заявляя «кесарю кесарево», то как можем мы ждать от человека даже и малой доли подобных деяний? Сын Божий приходит, чтобы дать человечеству путь к спасению. Человечеству принадлежит право выбора — следовать этим путем или нет. Сгоряча и не подумав как следует, человечество выбрало Сына Божьего распять, жить по-старому, а учение Христа использовать для оправдания убийств, обогащения, завоеваний и иного насилия над слабыми.

Горбачев никаким образом не сравним с Христом — он земной житель, ограниченный в физических возможностях и способностях видения истины, совсем не святой (хотя после канонизации Александра Невского или Николая II я предпочитаю не святых), не пророк, грешный, как и все мы. На нем (хотя не только на нем) останется и изначальная ссылка Сахарова, и кровь Прибалтики и Тбилиси, и бесконечные промедления с реформами, и слабость, и неспособность защитить начатый им процесс от мародеров. И тем не менее именно Горбачев (вот это можно сказать уверенно, мы на основании документов знаем, что это именно он боролся с ближайшим же окружением, с обществом, с системой) дал СССР, России хоть какой-то, но путь к спасению. Он взломал лед, под которым задыхалась и уже гнила заживо крупнейшая империя мира. На свой страх и риск, так, как он это мог и понимал, коряво и с огрехами, стоящими жизни десяткам людей, он тем не менее предотвратил крах, голод, гражданскую войну, тотальную разруху и, возможно, массивную интервенцию, потерю независимости, а в качестве финального аккорда — ядерный апокалипсис.