Свет мой ясный  - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 39

– Егорушка… Ох, Господи! Что же это у тебя, Егорушка?

И сама себе ответила другим, более низким и насмешливым голосом:

– Шрам давний, уж давно не болит. Медведь когтем царапнул. Хотел насквозь порвать, да Господь уберег, послал ангела. Ничего, теперь уж не больно… Не больно…

И голос ее затих.

У Аржанова остановилось сердце. Егор – это было его имя, и эти же самые слова сказал он когда-то на лесной поляне, в немыслимую, волшебную, купальскую ночь… Сказал той, которую потерял – и никак не мог найти. А теперь она лежала рядом с ним.

Он оставался недвижим, пока сон не овладел ею вновь и обнимавшая его рука не ослабела, потом осторожно встал и принялся одеваться, с трудом признавая собственную одежду (не помнил, когда скинул ее с себя и сорвал с незнакомки) и долго соображая, какой части тела какая вещь принадлежит. Чудилось, бессчетное минуло время с тех пор, как он находил применение этому камзолу, рубашке, тесным кюлотам.

Потом долго и бестолково шарил в траве, пока не нашел одну вещицу, которую всегда носил на поясе. Вещица была памятная, ее Аржанов поклялся носить при себе всегда, и сколько вопросов наслушался: зачем тебе это да зачем! Наконец нашел, заботливо привязал.

Волосы его растрепались; едва нашел ленту, кое-как связал их на затылке. Сел на траву обуваться – да и замер, глядя на тусклый звездный отблеск, играющий на ее круто выгнутом бедре. Замер, задумался.

Она! Вот точно так же лунно, бледно светилась ее кожа тогда, в лесу. Незабываемо… Зачем же он ушел от нее тогда? Зачем обрек себя на пытку воспоминаниями?

Испугался. Да, испугался счастья! Он пытался уверить себя, что у них так все мгновенно произошло, потому что у него уже на Аннушку-пышечку хоть была навострена, а тут попалась под руку горячая девка… Какая, мол, разница, в чьи ворота ломиться?! Твердил это себе, а в глубине души знал: не так. Не так все!..

Он жил тогда в отцовском имении: следил, как приживется на конном заводе новый табун, а по ночам открывал для себя прелести незнакомой, сговорчивой, простодушной деревенской жизни. Это днем, на своем дворе, он был барин молодой, Егор Петрович, строгий хозяин, а чуть сходились над землей сумерки, через тайную калиточку выскальзывал из сада шалый да удалый Егорка, Егорушка, девичье наважденье, бабье смятенье. Баб и девок окрестных перепробовал он много, брал их не задумываясь, отказа настоящего отродясь не встречал – стоило только руку протянуть, а сколько сами на нем висли?

Эта ведь тоже не перечилась, когда он ее заграбастал под березкою. Напротив, ласкалась, как ошалелая, но было в ее исступленных ласках нечто доселе Егором не знаемое. Она небось и лица-то его не разглядела, только шрам на боку нащупала, а все ж Егору отчего-то почудилось, будто он для нее – особенный. Будто ни для кого другого не расточала она ласк – для него их сберегала, ему и отдала. Будто он для нее один на всей земле – единственный! А ведь этого, только этого ищут мужчины в женщинах: встретить на просторе земном ту, для которой ты – единственный, и нет никого, кроме тебя, во всем белом свете, а если не будет тебя – значит, и никого не будет.

Может, потому и обезумел Егор от нее, обмер от счастья.

А когда проснулся, первое, что понял: он и впрямь был у нее единственным. Первым – уж наверняка… Она лежала, будто сломанный цветок, и на зеленой, измятой их телами траве бурели капельки крови. И такая оторопь взяла Егора, такой донял стыд: вот сейчас она проснется, и спохватится (хмель-то купальский, ночной истаял в лучах рассвета!), и примется укорять его за то, что походя испоганил ее девичество… Нестерпимо сделалось увидеть ее глаза – он даже не знал, какого они цвета, знал только, что сияли ему, будто звезды! – увидеть их погасшими, залитыми слезами ужаса и раскаяния, а рот, припухший от поцелуев, – исторгающим попреки…

Он поцеловал эти губы – чуть коснулся. Зажал рукой сердце, прикрыл глаза, чтоб не видеть, не оглядываться… ушел.

Ушел, чтобы забыть. Но не смог. Не смог! Искра, зароненная той ночью в сердце, жгла его, жгла, а теперь пожаром разгорелась. И больше уж он не собирался уходить от нее. Жить без нее? Да лучше бы вовсе не жить!

Жалко будить, но надо же одеть ее – и увести отсюда.

Аржанов поднял смятый, порванный на груди лиф женского платья – и отшвырнул брезгливо. Ревность обуяла его при одной мысли, что к ней прикоснутся эти обрывки ее прошлого.

Торопливо сбросил камзол, кое-как обернул спящую, подхватил на руки. Голова скатилась ему на плечо, губы мимолетно скользнули по шее – и опять все зашлось, взмутилось в нем.

Нет, не здесь. Скоро рассвет. Надо идти к Маланье, она даст приют этой незнакомой… самой родной на свете! Там она скажет ему свое имя, вспомнит их первую ночь. И если все остальное ее прошлое канет в небытие, а ночь на Ивана Купалу останется единственным воспоминанием, – что ж, Егор Аржанов только об этом и мечтает!

– Аринушка… светик, Аринушка! Полно спать, погляди на Божий мир, открой глазыньки!

Какой мягкий голос! В него проваливаешься, будто в пуховую перину. Да разве от такого голоса можно проснуться? Еще больше хочется спать… И она вновь заснула бы, так и не успев полностью проснуться, как вдруг послышался другой голос, при звуке которого сон начал улетать:

– Ты, нянька, я погляжу, ее вовсе Аринушкою окрестила? А ну как не ее имя?

– Знамо, не ее, однако до чего она с Аринушкой моей ненаглядной схожа! Две капли воды – ни дать ни взять. Вот такая же она была, когда… Ох, Господи, лучше б ты меня прибрал, старую, чем дитятко мое ненаглядное!

– Ну не плачь, не плачь, не плачь ты! Вон, всего меня слезами залила!

– Ах ты, дитё неразумное, ведь Аринушка мне все равно что дочь была – одно во всем свете счастие! Кабы ты знал, что такое – потерять того, кого пуще жизни любишь!

– Уже один раз потерял. Но теперь нашел и больше ни за что не потеряю!

В этом голосе вдруг зазвучало нечто такое, что все тело дремлющей отозвалось сладкой судорогой. Но, испугавшись чувства, стеснившего грудь, она не открыла глаза и по-прежнему оставалась неподвижной.

– Егорушка, да ты в уме? Неужто об ней речь ведешь?! Ты ведь имени ее даже не знаешь!

– Аринушка – хорошее имя, ничем не хуже прочих. Так и будем ее звать, ежели своего не вспомнит.

– Вона как! Не вспомнит! А жизнь свою – тоже не вспомнит? Может статься, она мужняя жена? Как заявится сюда стража да как упекут тебя в камору, что чужую женку со двора свел…

– Ниоткуда я ее не сводил! – В голосе мужчины задрожала такая боль, что той, которая притворялась спящей, нестерпимо захотелось утешить его, приголубить, обнять… Но она не осмелилась пошевелиться. Отчего-то казалось, что стоит ей открыть глаза, все развеется дымом. Вот она и лежала, и слушала, и мимолетно названное имя – Егорушка – заставляло замирать ее сердце. – Я же говорил тебе, как было. Ничья она, а значит, моя. Спрашивал нынче: никто не заявил о пропаже. Ничего я о тех, кто ищет ее, не знаю.