Свет мой ясный  - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 31

– Жил-был поп, а у него был работник. Вот раз послал его поп по приходу звать на помочи – рожь жать, сел работник на коня и поехал к реке – к перевозу. Глядь – бежит за ним вдогон какой-то человек. Ну, бежит и пусть себе бежит. Попов работник переехал реку на плоте, а тот человек перескочил реку в один скачок – и нет его. Помстилось небось, – думает работник. – Помáнилось…

– Мáна мани`т, а Бог хранит! – встряла Фокля, и Ульяна с Аленою глянули на нее равно сурово:

– А ну, прикусила язык!

Та прикусила, и Алена продолжила:

– Вот, стало быть, объехал работник две деревни, позвал крестьян попу на подмогу, возвращается к речке, переезжает реку на плоту – и видит: тот же человек снова перемахивает реку за ним!

Смекнул работник, что дело неладно, понудил ^[57] свою лошадь, – и что есть силы поскакал к попову дому. Доехал до ворот, но не успел даже с лошади сойти, как этот человек набежал, схватил его и давай есть! Поп выбежал, отворил ворота, глядит – а перед ним лежит осиновое полено…

– Ох, страсти! – возопила Фокля, заметив тень, мелькнувшую на челе хозяйки. – Боязно мне, боязно!

– Бойся не бойся, а року не миновать, – совладала с собой Ульяна и махнула Алене: – Давай, лги дальше.

– Наутро, – продолжила Алена, – собрались помочане, спрашивают, что с лошадью и работником приключилось. Поп обсказал, как было дело: что кто-то схватил работника – и давай есть; прибежал он, а лошадь и работник уже мертвые, а возле них – осиновое полено. Тут один из помочан и говорит попу: «Вот что, батюшка, намедни ты похоронил колдуна, дак надо его осмотреть, не он ли загрыз работника и лошадь. Посмотрите-ка: на могиле большая дыра…» Раскопали могилу. Открыли гроб. В гробу колдуна не оказалось… Тогда бросили в гроб осиновое полено – и там очутился тот самый колдун, которого недавно хоронил поп! Все стоят и думают: «Что за притча?!» А тут вдруг является попов работник, совершенно здоровый, и кричит попу: «Батюшка, прокляни ты этого колдуна!» Поп проклял колдуна, могилу зарыли, и помочане все пошли жать. После обеда поп только что лег заснуть – и видит во сне: является к нему этот колдун и говорит: «Ладно, что тебя научил работник меня проклясти, а то бы я в сорок дней весь твой приход передушил!»

Алена умолкла.

Ульяна и Фокля, одна сверху, другая снизу, таращились на нее круглыми остановившимися глазами.

– Ох, ох, свят, свят! – наконец схватилась Ульяна за грудь, тяжело отдуваясь. – Ажно на печенях со страху легло! Чудок не померла!

– И-и, довольно, матушка, слушать про дела, от беса замышленные! – замахала на нее руками Фокля. – Спать пора, а уж завтра, когда Божий день страсти развеет…

«Завтра? – едва не вскинулась Алена. – Ты что, баба, спятила? До завтра я тут при вас сидеть не намерена. Мне нынче надобно знать, что почем!»

– Какое еще завтра! – окрысилась на Фоклю и Ульяна. – Одна речь не пословица – пусть дальше молвит, коли есть про что!

Коли есть про что?! Алена могла бы до утра рассказывать про то, как колдун колдуна заколдобил ^[58], и про зайца-пастуха, и мачехины чудеса, и старуху-гадюку, и свинью на мельнице, и про ворожбу по крестам, и про землю с росстани трех дорог, и бабу нехорошую, и пляшущую куклу, и как колдуны бесов мучат, и как мужик ведьму подкараулил, – говорила бы да говорила, не смолкая, довела бы слушательниц своих до полного изнеможения!..

Но у нее самой уже не много осталось сил терпеть эту гнетущую полутьму, полную исчадий прошлого, которые, чудилось, пялились на нее изо всех углов, внушая смертный ужас похлеще всех этих ведьм, колдунов да змей; невмоготу сделалось слышать в легком шуме ветра их шепоток: «Погибнешь… погибнешь ты здесь!» Хотелось бежать прочь, крича от страха, но она стиснула руки что было сил, до боли, и сдавленным голосом произнесла:

– Tак и быть, слушайте… Жил на свете один мужик. Был он богат, но богатство свое ото всех таил, да так умело, что никто ни о чем не подозревал. Однако была у того мужика сестрица. Про таких, как она, говорят: «У нее, мол, и в затылке глаза!» И вот заприметила она, что брат ночами куда-то тайком хаживает. Стала за ним следить – и выследила, что шастает он не к соседке-вдовице, своей полюбовнице, не горничным девкам подолы задирать, а на сеновал, где в углу издавна стояли старые пчелиные колоды.

Ульяна коротко вздохнула, будто подавившись воздухом, – и все, ничем более не выдала, что ее как-то поразили слова рассказчицы. Фокля же заерзала беспокойно, бегая глазами с одного лица на другое, но вот и она овладела собой, напялив ту же личину каменного спокойствия, коя была надета на Ульяну.

Тогда Алена как ни в чем не бывало продолжила:

– Зачем, думает баба, ему пыльные колоды? Нет, здесь что-то не так! Сунулась в колоду со свечой… батюшки! Там тайник, в котором чего только нет! Злато-серебро в монетах, подвески, ожерелья, браслеты, зарукавья, перстни! Баба едва не померла. Хотела было сразу сгрести добро и дай Бог ноги, да тут кто-то шумнул во дворе, она испугалась – и тихонько убралась с сеновала к себе. И с тех пор не стало ей ни сна, ни покоя: только о том и думает, как братнино добро своим сделать. Ради этого душу черту готова была запродать! И вот – дьявол-то искушает, когда Бог далеко! – услышал-таки нечистый ее мольбы и поразил ее брата в одночасье смертью.

Ульяна и Фокля обе перекрестились – как по команде. Алена тоже – но не в память этого выдуманного брата, не в память ненавистного Никодима Мефодьевича, а чтобы храбрости набраться, – и заговорила вновь:

– Едва схоронили злосчастного, ринулась его сестра в тайник и сгребла-таки в подол драгоценности. Не подумала о том, что у покойного осталась жена, детки малые – все себе заграбастала. Воротилась домой, легла было спать, да и подумала: сем-ка я погляжу еще раз на свое богачество! Сочла барахлишко и видит: недостает одного перстенька. Приметный был перстенек, вот она его и запомнила: посередине большой измарагд, а кругом него двенадцать маленьких ставешков диамантовых ^[59]. И все золотой нитью повито-окручено. «Эка я дура! – стала баба себя ругать. – Знать, не до дна колодину выгребла. А перстенек цены баснословной, что я за него деньжищ могу огрести – кучу!» И бегом опять на сеновал. Забыла она, что неправедная корысть впрок нейдет, а пойдя за чужим, свое утратишь…

Алена неприметно перевела дух. Может, ей бы лучше перебраться поближе к двери? А ну как Ульяна не выдержит и на нее накинется? Хотя нет – ни тени на ее угрюмо-задумчивом лице, ни проблеска тревоги в темных глазах. Фокля беспокойно ерзает, да ведь она и минуты не может смирно усидеть, так что это еще ни о чем не говорит. Эй, а может быть, следовало рассказку переиначить? Может быть, речь в ней следовало вести не о жадной сестре, а о сестриной прислужнице росточком от горшка два вершка? В конце концов, ведь именно Фоклю видели в торговых рядах, сбывающей несусветно дорогую вещь?..