Мышление. Системное исследование - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Курпатов cтр.№ 129

По наивности нам может казаться, что ничего экстраординарного в этих парадоксах нет – мол, немного странно, ну и что с того? Но как говорил Нильс Бор: «Если вы не пришли в ужас при знакомстве с квантовой механикой, вы просто не можете ее понять».

В действительности, все эти феномены абсолютно непредставимы, и мы или просто не понимаем их, а поэтому не чувствуем подвоха, или настолько свыклись с ними, что забыли о нем.

2. Сущность всякого подлинного парадокса в его принципиальной неразрешимости. Ричард Фейнман называет это «проклятыми тайнами физики», в которые с неизбежностью упираются ученые.

«Быть может, – пишет он, – вам еще хочется выяснить: “А почему это? Какой механизм прячется за этим законом?”. Так вот: никому никакого механизма отыскать не удалось. Никто в мире не сможет вам “объяснить” ни на капельку больше того, что “объяснили” мы. Никто не даст вам никакого более глубокого представления о положении вещей».

Парадокс, иными словами, неустраним, как фактическая точка сопротивления реальности нашему мышлению. Противоречия же, напротив, это потенциально устранимые неясности (даже если мы пока не знаем как это сделать, это возможно).

Парадоксы, с одной стороны, как бы извне ограничивают область нашего возможного понимания. С другой стороны, представляют собой своего рода фундамент, опору мышления – мы можем мыслить, лишь оттолкнувшись от действительного ограничения.

3. Наш мозг создавался эволюцией под решение конкретных задач выживания. Наивно полагать, что в нем «припасены» опции «объективного познания мира», или что спектр исследовательских возможностей нашего мозга простирается на любую область, какую бы мы ни выбрали.

Градусник – хороший и дельный прибор, если речь идет о необходимости измерить температуру. Но он не в силах определить электромагнетизм или выявить генную структуру ДНК. Он даже не измерит все возможные температуры, а лишь только те, на которые он рассчитан.

Наличие «зон» реальности, которые нам (нашему познанию) принципиально недоступны, является фактом, который может быть отнесен к некой естественной аксиоматике. Впрочем, это так и не осмыслено нами в должной мере. Точнее, не определены следствия этой «аксиомы».

4. Прежде всего, необходимо понять, что мы вообще имеем в виду, когда говорим о «познании».

При внимательном рассмотрении оказывается, что мы не подразумеваем под «познанием» простой сбор фактов (что странно). Речь идет о возможности (или невозможности) создать непротиворечивое представление (некую концепцию) о том или ином явлении.

И действительно, – скажет кто-то, – зачем нам «факты», если они не укладываются в единую схему? Зачем нам факт, который выпадает из общей картины, противоречит «общей логике» и просто не согласуется с ней? Действовать мы можем, как нам кажется, только если у нас будет ясное представление о том или ином явлении. Если же у нас просто «груда» фактов, то что нам с ними делать?

На самом деле, уже здесь начинается досадная путаница.

5. Вот мы берем, например, некое множество фактов, они, благодаря гениальной интуиции Чарльза Дарвина, складываются в теорию эволюции.

Очевидно, что дарвиновская теория эволюции, при всей ее блистательности, чего-то точно не учитывает (на самом деле, целые пласты фактов ею отброшены – не замечены, уведены в тень или проигнорированы).

Но нас это совершенно не смущает, потому что – «в общем и целом» – мы, с ее помощью, получили правдоподобное объяснение многих, прежде неясных для нас вопросов биологии.

Не значит ли это, что нам просто нужны были эти объяснения «непонятного»? И что там теперь с этими «объяснениями» делать?

Напомню, что изначально мы ожидали от «познания», что оно подскажет нам дорогу, объяснит, что делать (именно по этой причине мы отказались от «горы фактов» в пользу «строгой теории»).

Но тут вдруг выясняется, что делать-то мы ничего и не собираемся. То есть, нам просто нужна была теория, которая сделает нечто странное и необъяснимое понятным. Только и всего.

Так не являемся ли мы заложниками игры слов: не может ли быть, что мы говорим «познание» там, где ищем простого «понимания», «объяснения», «ясности»?

Что если, то, что мы традиционно считаем познанием, на самом деле есть лишь поиск объяснений перед лицом пугающей неизвестности (если она, вдруг, обнаруживается, осознается)?

6. Казалось бы, обнаружение странностей, а тем более настоящих парадоксов должно рассматриваться нами как, своего рода, вызов мышлению.

Мышление, обнаружившее препятствие на своем пути, очевидно столкнулось с чем-то реальным, чем-то, что требует новых подходов, иного понимания.

Но результат разочаровывает: вместо того, чтобы принять действительные ограничения, опереться на них и радикально поменять стратегию, мы ищем «красивых объяснений», которые «оставляют все как есть», но с ощущением «понятности».

Складывается впечатление, что такое «познание» не ставит перед собой амбициозной задачи узнать реальность, ему нужно лишь создать «картинку» (представление), которую можно было бы легко вообразить.

То есть, такое «познание» – это поиск хорошего (не странного, не парадоксального) «образа», а вовсе не подлинный исследовательский интерес.

7. Прежде, спасаясь от неясности (неопределенности), человек придумывал что-то мистически-религиозное, теперь – естественно-научное. Но одно не лучше другого, если и в другом случае вопрос «что делать?» остается без ответа.

Впрочем, иллюзия-то ответа есть. Если мы приняли на веру мистику, то надо, видимо, молиться, приносить жертвы и каяться. То, что это «надо» – лишь игра в рамках данной объяснительной модели, мы игнорируем.

Допустим, я боюсь смерти, но мне объясняют, что если я буду «молиться», «приносить жертвы» и т. д., то не умру – «унаследую жизнь вечную» и т. п. Я это делаю – моюсь, приношу жертвы и т. д., вследствие чего успокаиваюсь. Но умру.

То есть, на реальность, которая изначально и побуждает мой вопрос, я никак с помощью принятой мною на вооружение объяснительной модели воздействовать не могу.

Правда, у меня есть иллюзия, что я каким-то образом на нее повоздействовал, и этого оказывается достаточно. Нет, сам вопрос не снят, он теперь просто спрятан, завуалирован.

8. Нечто подобное мы наблюдаем и в случае естественнонаучных объяснений.

Давайте задумаемся – каким таким действительным инструментом влияния на биологическую реальность нас оснастила теория эволюции ^[122]?

Нет таких инструментов, и никаких рецептов тоже нет. «Что делать?» – непонятно (хотели ли мы и в самом деле что-то с этим делать или нет – другой вопрос).