– Тогда до встречи, мисс Спидвелл.
– Милорд.
Стокер не сказал ни слова до тех пор, пока мы не вышли на улицу. Как только я появилась, он развернулся и пошел быстрым шагом, стремительно отмеряя землю своими длинными ногами. Я даже не пыталась идти с ним в ногу. Он очевидно был в дурном настроении, а я, конечно, могла и сама добраться до дома.
Но Стокер был слишком хорошо воспитан, чтобы так поступить, и к концу квартала притормозил и подстроился под мой шаг.
– Не нужно мне было отсылать экипаж Боклерков. Следующая улица – Оксфорд-стрит, там нам несложно будет найти кэб.
– А после нее уже и Мэрилебон. Сегодня приятная ночь. Давай пройдемся.
Он коротко кивнул, и мы перешли на другую сторону улицы, миновали яркие огни и оживленность Оксфорд-стрит и углубились в более тихий район, Мэрилебон.
– Мне было очень интересно узнать, что Майлз Рамсфорт нуждался в деньгах, – сказала я ему. – Тебя это наводит на какие-нибудь мысли?
Он был не расположен к беседе, но его живой и любопытный ум не мог устоять перед таким искушением.
– Конечно, – коротко ответил он. – Шантаж.
– Именно. Если Майлз Рамсфорт использовал этот журнал для того, чтобы кого-то шантажировать, этим людям было бы на руку, чтобы его повесили за преступление, которого он не совершал.
– Тогда Артемизия могла быть не истинной жертвой, а лишь пешкой в их игре, – добавил он.
– Вероятно. И это придает делу совсем иной оборот.
– Объясни, что ты имеешь в виду, – сказал он, взяв меня под локоть, чтобы помочь обойти лужу.
– Убить ее в момент горячности – это преступление на почве страсти, отчаяния, гнева или ревности. Но чтобы хладнокровно убить ее и ждать, что Майлза повесят, – для этого нужна потрясающая расчетливость.
– И тогда мы имеем огромное число подозреваемых, чьи имена были в той книге, – простонал он.
Я прокляла судьбу за то, что мы упустили журнал.
– Думаю, нет никакой надежды вернуть его, даже если мы снова поедем туда и попробуем его отыскать? – я спрашивала с надеждой, но уже и сама понимала тщетность этой мысли.
– У сторожа было предостаточно времени для того, чтобы самому отыскать его.
– Проклятье, – пробормотала я.
– Вот именно. Теперь нужно попробовать пойти другим путем, – сказал он. Мы замолчали и просто шли рядом через Мэрилебон к Бишопс-Фолли.
– А ты был очень удивлен? – рискнула спросить у него я. – Тем, что рассказал твой брат об увеселениях в гроте: оргиях, кнутах и прочем? Как думаешь, бывали ли там мужчины с мужчинами, а женщины с женщинами?
– Вероника, мы не обязаны это обсуждать.
Его профиль казался очень упрямым, а шаги – решительными. Я ласково посмотрела на него.
– Ты в некотором недоумении? Рада буду тебя просветить. Смотри, когда мужчины предпочитают компанию других мужчин…
– Ради всего святого, Вероника. Я знаю про теток. Господи, я же провел несколько лет на флоте.
– Теток? У тебя их было так много, что тебе пришлось придумать для них специальное название? – спросила я.
Он потер глаза рукой.
– Так их все и называют.
– Звучит довольно оскорбительно, – заметила я.
– Это наименьшее из зол, – возразил он. – Тебе больше нравятся «содомиты»?
– Не особенно. Это слово сразу отсылает к библейской истории, а ты же знаешь, я не люблю навязанную религиозность, – напомнила я ему.
Он покорно вздохнул.
– На флоте были такие люди, – сказал он мне. – Мы это не обсуждали. За это больше не грозит повешение, но все-таки можно получить десять лет тюрьмы. В некоторых континентальных странах ситуация другая – подобными вещами занимаются открыто, но на флоте ее величества всегда сохраняется маска благопристойности.
– То есть все совершается под прикрытием и покровом ночи? – предположила я.
– Именно. Во время долгого плавания люди начинают вести себя совсем не так, как на суше.
– Но ведь бывают такие парни, которые всегда предпочитают мужчин, – напомнила я ему. – Ужасное лицемерие – сажать их в тюрьму за безобидное, но неприличное мужеложство, в то время как в угольных шахтах по-прежнему голодают дети.
Я наклонила голову.
– Стокер, а пока ты был в море, ты когда-нибудь…
– Да, раз в день, по воскресеньям – дважды.
Я уставилась на него, открыв рот от изумления, а он разразился смехом – это случалось с ним так редко, что я не сразу поняла, что это за звук.
– Господи, ну и лицо у тебя, – выдавил он, утирая слезы.
Я поджала губы.
– Уверяю тебя, меня больше удивила твоя искренность, чем признание, что ты практиковал любовное искусство с представителями своего пола.
Он успокоился, но в глазах все еще плясали веселые огоньки.
– Нет, Вероника, такого не было. И я не лез в дела тех, кто этим занимался. Да и сейчас не лезу. Мне не очень нравится твоя привычка совать свой нос в чужие спальни, – добавил он с напускной суровостью.
Я пожала плечами.
– Но именно там обычно хранятся самые интересные секреты.
Он вскинул голову.
– Ну хорошо, раз уж мы принялись заглядывать в будуары к разным людям: ты когда-нибудь пробовала сапфические удовольствия?
– Что за вопрос! – воскликнула я.
– Это был выстрел из пушки по воробьям, – ответил он, слегка закашлявшись, – но вижу, ты покраснела. Наши друзья-художники назвали бы этот цвет cuisse de nymphe èmue.
– Цвет бедра возбужденной нимфы? – уточнила я голосом, не очень похожим на мой обычный.
– Да, – сказал он, явно наслаждаясь этим моментом. – Очевидно, имеется в виду тот нежно-розовый цвет, который приобретает кожа женщины в момент наивысшего сексуального возбуждения. Но вернемся к теме нашего разговора – позволь заметить, что ты так и не ответила на мой вопрос.
Он скрестил руки на груди и стал ждать ответа; в его глазах блестел зловещий огонек.
Я коротко кивнула.
– Ну хорошо. Была одна история с пастушкой на Сардинии. Очень миловидной: пухлые губы, глаза темные, как терн. Я поцеловала ее, вот и все – да и то исключительно из научного интереса.
– Научного интереса? Что это значит? – спросил он.
– До этого я была в постели с ее братом-близнецом, и мне стало интересно, одинаково они целуются или нет.
Я взяла его за подбородок и чуть подтолкнула вверх.