Понедельничных мук больше не было, но без них стало только хуже, раны, натертые строгим ошейником, превратились в жгучие черные дыры страха, парализующего ужаса перед неминуемой расплатой за счастье спать сколько хочется, никого не видеть, ничего не делать, никуда не ходить. Еще одна неделя прошла, денег стало меньше, день, когда они совсем закончатся, и станет нечем платить не только за еду, но и за электричество, газ, воду, все ближе, надо что-то предпринимать, иначе умрешь, просто сдохнешь от голода, как бомжиха, в холодном доме, под грудой неоплаченных счетов и судебных исков, понимаешь, ты, идиотка? Если немедленно не встанешь и не начнешь искать работу, новую счастливую возможность пинками поднимать себя по утрам, жрать склизкую овсянку, хлебать горький кофе, неэкономно принимать горячий душ, красить осточертевшее свиное рыло, чтобы стало хоть немного похоже на человеческое лицо, втискивать рыхлое тело в условно приличную одежду, куда-то бежать – в обмен на жалкую иллюзию уверенности в завтрашнем дне, таком же отвратительном, как сегодняшний.
По понедельникам это казалось совсем неплохой сделкой.
«Теперь в моей жизни не осталось даже того, что я ненавижу, – удивленно думала Клара. – Это, наверное, и есть полный и окончательный провал на большом экзистенциальном экзамене, можно с чистой совестью отправлять меня на пересдачу, чего они тянут? Чего я сама тяну?»
Мысли о смерти посещали ее так же регулярно, как прежде мысли о вкусной нездоровой пище, жирной и сладкой, которая была под строжайшим запретом; наверное, зря. Какая разница, насколько еще ты ожиреешь, если худой все равно никогда не станешь, целых шестьдесят килограммов при росте метр шестьдесят пять – это уже настолько чудовищно, что нет смысла предпринимать титанические усилия ради сохранения хотя бы этой позорной цифры, а меньше она не становится, даже если не есть вообще ничего, только голова поминутно отключается, и волосы выпадают, а их изначально не то чтобы очень много, этих идиотских волос.
Иными словами, мысли о смерти крутились в Клариной голове непрерывно – о чем еще и думать, когда бездельничаешь с утра до ночи, как, на самом деле, хотела всегда. Зря хотела, оказывается, отсутствие тягостных повседневных обязанностей вовсе не приносит облегчения, а только высвобождает время и силы, причем не то чтобы действительно много, просто вполне достаточно, чтобы превратить обычную фоновую, по умолчанию установленную в организме тоску в черное отчаяние, с которым хорошо бы покончить, чем раньше, тем лучше, невозможно уже терпеть.
Но даже рисовать в воображении усилия, необходимые для того, чтобы умереть, было невыносимо. Не хотела ни резать вены – это же очень больно! – ни прыгать в окно – это, пожалуй, еще больней. Снотворных таблеток без рецепта не добудешь, где его взять, тот рецепт, а вешаться – вообще ужас кромешный, висельники, говорят, обделываются, причем уже в бессознательном состоянии, сдержаться не получится, прекрасный выйдет труп, бесформенная жирная туша, перемазанная собственным дерьмом, блистательный финал жизненного пути, даже для меня – перебор, – думала Клара.
Умереть ей хотелось просто во сне, под теплым одеялом, не предпринимая для этого каких-то дополнительных действий. Часто мечтала: вот бы можно было просто переуступить свою жизнь, все отпущенные годы какому-нибудь смертельно больному, у которого кроме неизлечимой хвори никаких проблем, куча денег, худое легкое тело, может быть даже любовь, жил бы себе и жил, с радостью, если бы дали. И тут появляюсь я, согласна поменяться, но только если это не больно, больно я не хочу.
А перед смертью съела бы штук пятнадцать тортов, если уж наконец-то нечего больше терять, с телом вот-вот будет покончено, господи, как же это было бы хорошо.
Да кто ж мне даст.
Карл появился именно в понедельник. Правда, не с утра, когда приходилось горше всего, а уже под вечер. Часа через два после того, как Клара уговорила себя все-таки встать с постели и включить компьютер. Проверить почту – вдруг кто-нибудь случайно ответил на одно из ее четырех писем, колоссальным усилием воли отправленных каким-то гипотетическим потенциальным работодателям, кажется, позавчера. Или в пятницу, или даже в четверг? Неважно. Главное, что почту все-таки надо бы посмотреть.
Поэтому к началу визита Карла Клара сидела за письменным столом, а не возлежала среди несвежих простыней и подушек – почти три недели не меняла постельное белье, а что делать, стирка это огромный расход электричества и воды, а ее нечистое ложе все равно никто никогда не увидит, можно и потерпеть.
Более того, Клара уже была одета. То есть сидела не в пижаме. Весь день боролась с искушением выйти в ближайший магазин за хлебом и чем-нибудь сладким, вроде зефира или халвы; обычно в этой борьбе ей помогала лень, но сегодня чревоугодие уверенно побеждало по очкам. Оно заставило Клару надеть джинсы, лифчик и вполне приличный свитер, чистый и почти не растянутый. Теперь чревоугодие и лень временно объединили усилия и синхронно нашептывали ей в оба уха, что делать макияж для похода в магазин совершенно не обязательно, поэтому – вперед! Встала и пошла. За это скоро будет сладко, сытно и почти по-настоящему хорошо.
«Но, может быть, все-таки лучше никуда не ходить, а поискать в интернете еще какие-нибудь вакансии?» – жалобно думала Клара, сама не зная, что считать худшим грехопадением – неодолимое свинское желание жрать или отчаянную готовность выйти из дома с ненакрашенной рожей. Однако стремительно сдавала позиции – еще не оторвалась от компьютера, но уже зашла на сайт с прогнозом погоды, чтобы понять, надо ли надевать куртку, или сойдет и так. Это проще, чем выглядывать в окно, на улицу Врублевского, холм, увенчанный сувенирной башней Гедимина и задорно торчащую из-за древесных крон колокольню Кафедрального собора, больше похожую на маяк. Когда-то очень давно, в молодости вид из окон этой квартиры казался ей восхитительным, но с тех пор многократно успел опостылеть. Быть нищей несчастной никчемностью на фоне парадных красот Старого города гораздо обидней, чем на окраине какой-нибудь промзоны, среди девятиэтажных панельных бараков и исписанных непристойностями гаражей. Там, по крайней мере, была бы хоть какая-то гармония формы и содержания, а так – неприятный контраст.
Подумав об окне, Клара машинально обернулась. И увидела, что оно распахнуто настежь, а на подоконнике сидит человек. Мужчина в длинном черном пальто нараспашку, примерно ее ровесник, то есть изрядно за тридцать, но для него это не проблема, совсем нет. Очень красивый, такой эффектный загорелый брюнет. Судя по всему, квартирный вор, иных причин ломиться в окно чужого жилища, расположенного на третьем этаже, у нормального человека быть не может. Сейчас отберет компьютер, телефон, все наличные деньги, оба кольца, и привет. Хорошо хоть большая часть сбережений в банке. Потому что рассчитывать на милосердие грабителя не следует. В смысле, вряд ли все-таки он ее убьет. Нет уж, оставит жить и разбираться с новыми неприятностями. Только их мне сейчас не хватало. Только их.
– Здравствуйте, – вежливо сказал грабитель. – Я ваш сосед. Приношу извинения за столь бесцеремонное вторжение. Но вы не представляете, как меня достали ваши мысли о смерти.