Я тебя отпускаю  - читать онлайн книгу. Автор: Мария Метлицкая cтр.№ 39

Рина качнула головой и усмехнулась:

– Если бы знать!

Валентина улыбнулась:

– Счастье в том, что я в этом ни разу не засомневалась, в том, что это мое место и двигаться мне отсюда некуда и не́ к чему.

– Ну, у всех по-разному, – сказала Рина. – Ведь кто-то уехал отсюда и не пожалел. Такое же тоже бывает?

– Бывает. Но я отвечать могу за себя, про других не знаю, не спрашивала. Да и разве кто правду скажет? Кто признает, что сделал неправильно?

Рина пожала плечом:

– Наверное. Человеку трудно признаваться в своих ошибках. Но самое трудное – признаться себе. И знаешь, что самое страшное? Жить с ощущением «как же мне все надоело!».

Рина не нашлась, что ответить. Но, кажется, согласилась. Долго молчали. Становилось зябко – день был отличный, не по-осеннему теплый, но все-таки середина октября – вечера прохладные.

– Да, – задумчиво повторила Валентина, – здесь, в селе, никогда просто не было. Работа тяжелая, физическая. Хочешь не хочешь, а делай, иначе не выживешь. Скотину накорми, огород прополи. Сена на зиму заготовь, дрова и прочее. И никто тебе, если что, больничный не выпишет. Болеешь, а вставай и делай, иначе каюк. Но как выйдешь на крыльцо, все равно когда – зимой, летом, весной, осенью, – как взглядом обведешь все это, так сразу все отпускает, веришь? Зимой белое все вокруг, аж зажмуриваешься в первые секунды – так ослепляет. Снег блестит, такой чистый, что в голубизну, как осколки, переливается. Зимой на лыжи – и в лес. Лес темный, суровый. Но ты его не боишься, знаешь его как свои пять пальцев. Бежишь на лыжицах, аж пот по спине. А возвращаешься в теплую избу. Сбросишь все с себя – и за стол. А там бабулины блины или пирожки да чай на травах. И тепло. Завалишься на печку – и в сон!

Весной все оживает, распускается и зацветает, рождается заново. Ну и ты вместе с ней, с природой. Черемуха сначала, потом сирень. Ну а потом все остальное – сады зацветают, чубушник, шиповник. Сядешь вечером на это крыльцо и тянешь носом – ох, красота! Местная парфюмерная фабрика. А осенью листва разноцветная – от бледно-желтого до темно-багрового, вроде пестрота, а глазу не больно, совсем не рябит – наоборот, успокаивает. Знаешь, как дед мой октябрь называл? – Она улыбнулась. – Брусвяный. Старое слово, древнее.

А осенью грибы. Мы с Санечкой это любили. Встанешь в пять утра – и вперед.

Ну летом здесь вообще чудеса, аж сердце останавливается – лес, поле, река. И снова запахи – сладкие, горьковатые. В лесу припекает и пахнет иголками, хвоей, а на припеке земляникой, малиной. И цветы полевые: васильки, ромашки, мышиный горошек, кипрей, донник, зверобой. Синие, желтые, белые, розовые. Девчонками мы венки плели. Ну и гадали на суженого. Птицы весной с пяти утра распеваются – проснешься, лежишь и гадаешь: синичка, пеночка, горихвостка? А вечером соловушка заведет, да как! Сердце от счастья останавливается. А ночью тишина такая, что в ушах звенит. Лежишь до рассвета и слушаешь. А утром, до завтрака, как только проснешься, – на речку. Речка мелкая, за ночь вода не остыла. Песочек на дне шелковый, нога утопает. Плюхнешься в воду – и счастье! Выскочишь, бухнешься на песок – и снова счастье! Проголодаешься – и домой, а там уже молоко теплое, только из-под коровки, хлеб с медом. Такое у меня детство было счастливое.

«Все правильно, – думала Рина. – Она, конечно, права. Красота, тишина и покой. Наверняка пробудешь тут пару недель, и скрюченные в тугой жгут нервы городского жителя, измотанного всеми прелестями суматошной жизни, придут в норму. Но пару недель, не больше, вполне хватит пары недель, а то и недели. Вряд ли я выдержала бы больше».

– Знаю, что отец тебя звал, – тихо сказала Валентина.

– Звал.

– Мечтал, чтобы ты сюда, к нам, хотя бы на каникулы или в отпуск приехала. Хотел тебе все показать, побродить по лесу. Он вообще лес обожал – уходил на рассвете, возвращался к обеду. Шатался от усталости, но был счастлив. Сад любил. Огород – нет, не любил, в огороде я хозяйничала. А он в саду. Подрезал, опылял, скрещивал. Я все смеялась: Мичурин! Сливы знаешь какие были? Не поверишь – с кулак. Вечерами мы тут с ним сидели, на крыльце. Молчали. На закат смотрели. Посидим минут сорок – и домой. И тоже молчим. Ты же знаешь – он попросту слова не тратил. Но мы и так друг друга понимали, без слов. Нам с ним и молчать было хорошо. – Она испуганно глянула на Рину: – Тебе не обидно?

– Мне? – удивилась Рина. – Да что вы! Я рада, что у вас с отцом все сложилось. – И, помолчав, тихо добавила: – Кажется, он был тут, с вами, действительно счастлив, а это главное. Не всем так повезло. Надо же еще и решиться изменить свою жизнь, решиться и найти на это силы.

Валентина встрепенулась:

– Давай-ка домой. После болезни, не дай бог, снова прихватит! Вечера-то прохладные, осень. Поднимайся, идем греться да чай пить. Совсем я тебя заболтала!

Рина послушно поднялась со ступеньки.

Валентина ловко и быстро накрыла стол: сушки, печенье, варенье из клюквы. Клюква была крупной и неразваренной – целые, упругие, плотные ягоды. Такой вкуснотищи Рина, кажется, еще никогда не ела.

– Готовить я не особо люблю, – призналась Валентина. – Да и некогда все время было – работа, дом и хозяйство. Просто у нас было – Санечка наварит щей на неделю, мы и едим. Или блинов напечет. Или картошки нажарит. Говорил – в городе у него от всего брюхо болело. А здесь хоть жареная картошка с салом, хоть грибы – и ничего. Знаешь, что я скажу? От нервов он заболел. Переживал очень. За страну переживал, за деревню. Как же так можно, говорил, все загубить и порушить? Совхоз, санаторий. Говорил, деревня и крестьяне – основа нормальной и сытой жизни. А деревни почти нет. Да что там, исчезла деревня! Загубили ее. И крестьянство тоже. А как без этого страну поднимать?

Да и все остальное… Заводы, фабрики. Ничего нет, одна спекуляция. А страну нашу он очень любил и страдал за нее. И за народ наш переживал, мучился. Говорил: «Такие богатства! Нигде такого нет. А живет народ плохо». – Валентина смутилась и опустила глаза: – Все я не о том, да, Ириш? Голову тебе морочу воспоминаниями. А тебе ведь ни до чего, верно? Переживаешь из-за работы? Да и воспоминания мои дурацкие тебе ни к чему.

– Нет, Валентина, – горячо возразила Рина. – Вы, пожалуйста, говорите! Ведь я ничего не знала об этой его жизни. Точнее, не хотела о ней знать. Расскажите все с самого начала. Если можно, конечно.

Валентина задумалась:

– Да что там рассказывать? Я тогда сестрой-хозяйкой в Невенском работала, в санатории. Там и познакомились. У нас в Петрово дед жил, знахарь. Древний, уже тогда ему под девяносто было, а может, и больше. Ну и лечил он народ. Саня мне тогда про язву свою рассказал: так мол, и так, мучается страшно, есть ничего не может, сохнет – особенно по осени и по весне, обострения. Я его к деду этому тогда и отвела. Тот посмотрел, пощупал, дал какие-то травки и о чем-то с ним поговорил.

Я ничего не спрашивала – кто я ему? Случайный человек, сколько таких в жизни? Он мне потом рассказал, что дед ему сказал, мол, живешь неправильно и не там. Плохо тебе в городе, не твое это. Из-за работы переживаешь, с женщиной мучаешься. Неспокойно тебе, вот и болеешь от этого. И ничего тебе не поможет, пока сам себе не признаешься, как надо жить.