Приговорен к расстрелу - читать онлайн книгу. Автор: Петр Патрушев cтр.№ 8

К окончанию техникума в Томске я входил в состав городской команды пловцов, тренируясь с одним из лучших местных тренеров, Генрихом Булакиным, в довольно современно оснащенном бассейне. Я помню, как жена Генриха Софа советовала мне есть мед, когда я приболел. Их забота об учениках выходила за пределы обычных тренерских обязанностей. Я никогда не предполагал в те годы, что их дружба окажется мне такой полезной в самые трудные часы, которые еще предстояли.

Тренировки в местной команде давали возможность свободно ездить на сборы и в спортивные лагеря. Голодание студенческих лет сменилось относительным изобилием, которым власти обеспечивали перспективных спортсменов. Я мог получать талоны на питание в спецстоловых, включая местный Дом офицеров.

Сверх того, была возможность пропускать лекции, на которые я не хотел ходить, и общественные мероприятия, такие, как политические собрания и обязательная работа в колхозе во время каникул. Почти всегда у меня находилась уважительная причина: предстоящие сборы или спортлагерь, или поездка на соревнования.

Мои бунтарские настроения укреплялись в атмосфере относительной дозволенности. Это были годы правления Хрущева, общеизвестной оттепели. Во время спортивных поездок мне встречались весьма неординарные люди, некоторые из них даже бывали за границей. Я с жадностью слушал иностранные радиостанции, такие, как Би-Би-Си и «Голос Америки» (радио «Свобода», на котором мне довелось работать позже, глушилось слишком сильно в наших местах, где было столько военных и закрытых предприятий). Через друзей удалось получить доступ к запрещенной литературе. Надо помнить, что Томск был интеллектуальным центром, университетским городом, возможно, с наибольшим процентом студентов по отношению городскому населению во всем СССР; здесь велись известные во всем мире научные исследования, главным образом по металлам.

Мой брат знал сторожа, работавшего в библиотеке местного мединститута, где находилось большое собрание книг в специальном хранилище, куда имели доступ только некоторые преподаватели, занимавшиеся научными исследованиями (обычно в целях написания критических статей о дореволюционных или западных авторах и теориях). Благодаря связям я мог брать книги из спецхрана на ночь, чтобы их отсутствие не было замечено.

Помню охватившее меня возбуждение, когда я впервые взял книгу из спецхрана. Она была в кожаном переплете с тиснеными золотом буквами. Опубликованный в 1915 году в Санкт-Петербурге фолиант являлся русским переводом книги «Элементарные формы религиозной жизни» французского социолога Эмиля Дюркхейма, где он исследовал религиозные и тотемные верования австралийских аборигенов. Возвращаясь домой в трамвае с моим сокровищем, я почти дрожал от переполнявших меня чувств. Тайком просмотрел несколько страниц — они были для меня глотком свежего воздуха — настолько велико было отличие от сухого стиля советских учебников.

Со временем я прочел множество книг из спецхрана. Из-за бессонных ночей (книги читались в один присест и возвращались на место утром) стал похож на мрачного призрака и снизил спортивные результаты. Зато познакомился с социологической литературой, опубликованной в России до революции, даже с некоторыми стенограммами судебных процессов времен Сталина над врагами народа, такими как Рыков, Бухарин, Зиновьев, Каменев… Эти материалы о показательных судах были когда-то доступны, но затем стали считаться вредными, так как, в истинно оруэлловской манере, коммунистическая история должна была постоянно исправляться и переписываться. Воистину Россия — страна с непредсказуемым прошлым.

Я окончил техникум в 1960 году одним из лучших в группе. Это давало возможность выбирать место работы самому, а не быть посланным по распределению в какой-нибудь гиблый угол страны. Хотелось остаться, по меньшей мере, в Томске — городе студентов, с прекрасными библиотеками и интеллектуально активными друзьями. Вначале я нашел работу на местной фабрике в отделе контроля качества. Работа довольно легкая, хотя, в некотором роде, ответственная. Нужно было стать чем-то средним между тщательным, но формальным контролером и либеральным, но не опрометчивым сотрудником.

Большинство деталей, выпускаемых фабрикой, не соответствовало нормам. Решающий вопрос — сколько и насколько. Будут ли приспособление или инструмент, теоретически забракованные, все же работать? В этом было свое искусство, и какое-то время мне это почти нравилось.

Но сердце лежало к другому. В часы простоев мы играли в морской бой и изощрялись в философских дискуссиях. Я помню, как наш начальник, скромный, трудолюбивый человек, далеко не глупый, сказал мне: «Тебе нужно стать хорошим контролером». А я ответил: «Но я хочу быть хорошим человеком». «Хороший человек — не профессия. Ты не можешь стать хорошим человеком, пока не станешь хорошим специалистом», — возразил он. Его слова запали мне в память. Но умение быть хорошим контролером грозило направить меня в русло системы, в которой винтики не просто использовались, а использовались глупо и на износ. На примере своего номенклатурного дяди Николая я видел уже, что в «самом равном в мире обществе» существовали совсем не равные отношения. Когда он задавил кого-то в пьяном виде на машине, его отправили на короткое время в специальную тюрьму, для таких, как он. Другой человек мог бы потерять и свободу, и работу, и здоровье за гораздо меньшее преступление.

Я нашел себе новое место — инструктора по физкультуре в санатории для рабочих фабрики, постепенно прокладывая себе путь к какой-нибудь более или менее свободной профессии, которая оставляла бы больше времени для исследований, чтения и учебы.

За время работы в профилактории я встречал много местной элиты. Рядом располагался другой санаторий, для партийных бонз, так называемое «Орлиное гнездо». Там был закрытый магазин с дефицитными товарами, недоступными остальным. Мне иногда позволяли покупать что-нибудь из этой роскоши за то, что я давал бесплатно велосипеды со своего склада детям этой элиты и пускал их на танцы в нашем санатории, где они могли «забагрить» себе девиц.

Они казались мне людьми другой породы — более свободными, раскованными, уверенными в себе, хотя некоторые из них были ужасно испорченными, с целым набором психологических проблем. Я откровенно завидовал тому, что у них больше времени и денег на развлечения, летние дачи и большие дома, куда они могли приглашать своих подружек, которые тоже, казалось, были красивее и свободнее, чем девушки нашего круга.

В санатории много читал и начал серьезно писать. Встречался с корреспондентом местной газеты, который меня поддержал. Скоро вышла моя вторая статья (первую напечатали, когда я еще приезжал домой в отпуск из техникума). Это были весьма топорные заметки о рабочих и их трудовых доблестях. Но они укрепляли веру в мои писательские способности.

В дальнейшем я писал интенсивней — эти ранние опусы представляли собой наивные философские заметки и размышления о жизни. Я знал, что их еще нельзя публиковать, но наслаждался самим процессом изложения мыслей на бумаге.

Атмосфера относительной научной свободы не могла не проникать в общество в целом и в студенческое сообщество в частности. Академгородок гордился тем, что устроил первую выставку картин Шагала. Мои друзья из мединститута переводили отрывки или целые книги, написанные такими авторами, как британский философ Бертран Рассел, пацифистские труды которого и выступления за ядерное разоружение читались тайком среди молодых ученых, хотя многие из них занимались исследованиями в области вооружений.