Приговорен к расстрелу - читать онлайн книгу. Автор: Петр Патрушев cтр.№ 26

Офицер вынул платок и завязал мне глаза. Я насторожился. Все слышнее становились шум транспорта, и прерывистые уличные звуки. Должно быть, мы въезжали в город.

Наконец, джип остановился. Мои спутники обменялись несколькими словами. Все еще с завязанными глазами меня провели в здание, мы поднялись по лестнице. Когда повязку сняли, я увидел, что нахожусь в маленькой комнате, точнее, камере, с белыми крашеными стенами, небольшой койкой в углу, стулом и столом. Оконная рама была окрашена в красноватый цвет, пыльное стекло заляпано засохшими подтеками краски. Высоко под потолком висела тусклая лампа, закрытая проволочной сеткой. Дверь закрылась, послышался тяжелый скрип поворачиваемого в замке ключа. Что это, тюрьма?

Начал осматриваться. Сквозь стекло окна ничего не было видно, видимо, снаружи стояло ограждение. Комната занимала около шести квадратных метров. Я сел на кровать с серым армейским одеялом и подушкой. Отвернув одеяло, увидел, что она безо всякой простыни. Они тут знали толк в беженцах и потенциальных самоубийцах.

Этой камере предстояло стать моим домом на многие месяцы.

* * *

На следующее утро меня вызвали на первый допрос. Как выяснилось потом, я находился в главном управлении военной разведки в Эрзуруме. Именно об этом городке писал Пушкин в своих заметках о поездке к театру действий русско-турецкой войны «Путешествие в Арзрум».

В этом городе Ататюрк впервые провозгласил Турецкую республику. Эрзурум расположен на плодородной равнине, орошаемой двумя реками — Чорохом, холодные воды которого в Черном море чуть не погубили меня, и Араксом. Равнина окружена высокими горами, среди которых Арарат, возвышающийся более чем на пять тысяч метров над уровнем моря ^[11], — сюда по легенде причалил Ноев ковчег. Другая сторона Арарата находится в советской Армении. Подходящая пристань для моего «ковчега».

Меня привели в кабинет с дубовым письменным столом и кожаным креслом, в котором восседал неприступного вида офицер. Не обращая на меня внимания, он разглядывал бумаги на своем столе. У него были узенькие усики «а ля Гитлер» и три больших звезды на погонах.

Я тотчас же прозвал его «полковник Адольф-оглу». В течение последующих месяцев я научился читать его настроение, как будто он был моим хорошим знакомым, хотя я никогда так и не узнал его настоящего имени и чего-либо о его жизни вне тюрьмы.

Полковник Адольф-оглу, наконец, поднял голову и пристально посмотрел на меня. Позже я узнал глубину ненависти, которую этот человек взлелеял в своем сердце ко всему русскому, включая меня. Казалось, все войны между Россией и Турцией (а их был добрый десяток за последние две сотни лет) оставили личные шрамы на нем. Триходившая в упадок оттоманская империя не могла противостоять напору «неверных» — славян, прокладывавших себе путь к побережью Черного моря, захвативших Крым и почти весь Кавказ.

Однако Адольф-оглу не был таким грубым, как офицер в Карсе. На столе не было пистолета. Он подождал прихода переводчика, лысого осетина, русский язык которого с типичным кавказским акцентом был довольно сносным. Позже я выяснил, что осетин сбежал в Турцию в 20-е годы, когда граница между двумя странами была прозрачней, особенно для местных.

Полковник Адольф-оглу спросил у меня имя, дату и место рождения, и национальность. Заполнил графы на бланке с готовым машинописным текстом. Осетин перевел и предложил подписаться. Это было прошение о политическом убежище. Я подписал его без колебаний.

Тогда я не осознавал, что это была простая формальность. В действительности меня держали здесь негласно, без права общения с внешним миром и не имело никакого значения, что я подписывал или говорил. Турки могли расстрелять меня хоть сейчас, и никто бы не узнал об этом. ^[12]

Адольф-оглу предложил коротко изложить мою историю и объяснить, почему я оказался в Турции. Он записал все, но было ясно, что не поверил ни единому слову. В одном месте даже прервал меня и строго сказал, что до тех пор, пока не доказана моя невиновность, они могут обвинить меня в незаконном пересечении турецкой границы и отправить в тюрьму на долгие годы.

«Итак, ты говоришь, что приплыл из Батуми в селение Кемальпаша без посторонней помощи?» — саркастически засмеялся полковник. — «Но это же просто невозможно! Мы знаем о советской погранохране, и вдобавок, никто не может проплыть такое расстояние за две ночи».

Что мог я ответить? Только одно: пусть они возьмут меня на море, и я повторю плавание в аналогичных условиях. Он не принял мое предложение всерьез. Сказал, что мои документы, поврежденные водой, изучают эксперты. Результаты станут известны через несколько дней. Взмахом руки Адольф-оглу отпустил меня.

Привели обратно в камеру, принесли завтрак — стакан желтого чая с сахаром, небольшой кусок брынзы и хлеб.

Несомненно, турки все проверят и скоро меня отпустят, уверял я себя. Мне предоставят политическое убежище и позволят выбрать страну, где хочу жить. Кошмар пережитого останется позади.

Я встал и зашагал по камере. Нельзя допустить, чтобы я физически сдал, потерял спортивную форму! Чтобы сохранить форму, я упражнялся три раза в день, делая отжимания, приседания, все, что позволяло ограниченное пространство. Пища, которой меня кормили, была, судя по всему, той же, что получала охрана — суп, рис, иногда с кусочком мяса или рыбы, хлеб. Достаточно, хотя и однообразно. Нужно только попросить у них свежих овощей или фруктов, думал я.

Почти единственным развлечением стал поход в туалет. Он находился в коридоре, недалеко от моей камеры. Я не видел никого, кроме своих охранников, они, должно быть, принимали меры, чтобы ни один из узников не видел кого-либо еще (а я не мог быть уверен, что здесь есть другие заключенные). Ни звука не доносилось сквозь толстые стены, даже случайных шагов в коридоре. Утром, когда было особенно тихо, откуда-то издали слабо слышался призыв муэдзина. Иногда мне чудились извне жалобные звуки зурны.

Я уже знал, что в турецких клозетах нет туалетной бумаги — для гигиенических целей имеется бачок для омовений или кран, мыло не предусмотрено. Решил попросить туалетную бумагу или хотя бы газету. Я пытался продемонстрировать охраннику, что имею в виду. Он посмотрел на меня непонимающе, слегка позабавленный. Я ругал себя за то, что не учил турецкий перед побегом, и решил попросить разговорник или словарь на следующем допросе.

Два дня меня продержали в камере без допросов. Наконец, меня вызвали. Полковник Адольф-оглу сидел за столом с надменным выражением, а осетин рядом со мной. Он вел себя чрезвычайно подобострастно в отношении полковника. Когда я пытался задавать вопросы до того, как ко мне обращались, переводчик смотрел на меня с выражением ужаса.