Северин настороженно посмотрел на матриарха, убежденный, что она узнает его. Но она не узнала. В последний раз он видел свою «тетушку», когда у него отняли Вавилонское Кольцо, светящееся голубым – цветом, доказывающим его право на наследие своего Дома. В тот день состоялся их последний разговор, и в тот же день он потерял семью.
– Добро пожаловать на наш Весенний Фестиваль, – сказала она низким голосом, со сдержанной улыбкой на губах.
Матриарх протянула руку, затянутую в бархатную перчатку. Даже под перчаткой было заметно, как опухла ее правая рука. Она все еще не оправилась после кражи Кольца. Энрике наклонился и учтиво поцеловал протянутую руку, а Зофья сделала изящный реверанс. Женщина прошептала что-то своим слугам, и они повели китайского ботаника и русскую баронессу в другую часть поместья.
Затем матриарх повернулась к Северину. Он готовился к этому моменту, но волнение все равно брало верх. Одиннадцать лет назад эта рука в бархатной перчатке выбросила его на обочину жизни, лишив законного титула. А теперь он должен был поцеловать ее. Поблагодарить ее. Он медленно коснулся ее пальцев дрожащей рукой. Женщина улыбнулась. Она наверняка решила, что он просто растерялся от роскоши местного убранства и ее величия. Глаза Северина угрожающе сузились, и он сжал ее сломанные пальцы.
– Я так польщен вашим приглашением. – Он накрыл ее ладонь второй рукой, наблюдая за тем, каким прерывистым стало ее дыхание, а улыбка искривилась. – Это огромная честь.
Надо отдать матриарху должное: она не стала вырывать руку из его хватки. Он улыбнулся.
Да, он причинил ей совсем небольшую боль, но все же это лучше, чем ничего.
* * *
Сидя в столовой Дома Ко́ры, Северин скучал по «Эдему». Местное убранство не было похоже на ярко-зеленый ресторан его отеля. Здесь потолок был сотворен таким образом, чтобы напоминать пещеру с драгоценными камнями. Огромные кроваво-красные рубины, неограненные изумруды и яшма отбрасывали на ониксовый стол цветные блики. Свечи, словно цветы, вырастали из снежных сугробов. Северин узнал работу Тристана: по полу расползалась виноградная лоза, пускающая побеги рядом с восторженными гостями и расцветающая изящными бокалами вина.
Как незначительного гостя, его посадили ближе к выходу из столовой, далеко от места матриарха. Люди, его окружавшие, были частыми гостями в «Эдеме» и могли бы узнать хозяина отеля, если бы пригляделись получше. Однако никто не обращал на него внимания.
Гипнос сидел почти во главе стола и со счастливой беспечностью выпивал один бокал за другим. Каждый раз, когда он начинал говорить, лицо матриарха напрягалось, словно она с трудом терпела его компанию. В середине сидела Зофья, являя собой идеальный образчик аристократии: красивая и скучающая. Ее пальцы двигались в странном ритме, а глаза блуждали по столовой. Она снова считала. Когда они с Северином встретились взглядами, он поднял свой бокал и кивнул ей. В ответ она сделала то же самое, продержав бокал в воздухе достаточно долго, чтобы все за столом успели обратить на это внимание.
Блюда менялись очень быстро: паштет из гусиной печени, побеги лука-порея в насыщенном бульоне, нежные перепелиные яйца в съедобном гнезде из ржаного хлеба, мягкое говяжье филе и, наконец, главное блюдо: садовая овсянка. Эти певчие птички были деликатесом: пойманные и пропитанные арманьяком, местным коньяком, а затем зажаренные и поданные к столу. Густой соус стекал на белоснежную тарелку, и его багрово-красные разводы напоминали кровь. Матриарх взяла со стола темно-малиновую салфетку и обвязала ею свою голову. Гости последовали ее примеру. Когда Северин потянулся за своей салфеткой, мужчина рядом с ним тихо рассмеялся.
– Молодой человек, вы знаете, для чего салфетки кладут на голову?
– Честно говоря, нет. Но, как и все мы, я нахожусь в плену у моды, а потому не могу отвергать всеми признанных тенденций.
Мужчина снова рассмеялся. Северин воспользовался моментом, чтобы изучить незнакомца. Как и все гости, он носил черную бархатную маску. Вокруг его рта уже образовались морщинки, а волосы подернулись сединой. Кожа была бледной и тонкой, с очевидными следами болезни. Горчичный костюм мужчины не был сотворенным: он вряд ли являлся аристократом. Что-то блеснуло на лацкане его пиджака, но незнакомец так быстро повернулся, что Северин не успел рассмотреть украшение.
– Их смысл в том, – сказал мужчина, повязывая салфетку на голову, – чтобы скрыть свой стыд от Бога, ведь, поедая такое прекрасное создание, мы совершаем грех.
– Наш стыд заключается в том, что мы прячемся, или в том, что считаем возможным спрятаться от Бога?
Северин уловил на губах мужчины едва заметную ухмылку.
– А вы мне нравитесь, месье.
Северин не приглядывался к коричневому мясу на своей тарелке. Он знал, что перед ним был деликатес. Чревоугодие всегда мечтал, чтобы садовая овсянка была последним блюдом, которое он съест перед смертью. Но Северин никогда не включал такое блюдо в меню «Эдема»: это казалось ему неправильным.
Юноша осторожно откусил кусок птицы, и тонкие косточки захрустели между его зубов. Его рот наполнился насыщенным и богатым вкусом птичьего мяса, инжира, фундука и собственной крови: одна из костей порезала его щеку.
Он облизнулся, ненавидя себя за то, какое удовольствие ему принесло это вкуснейшее блюдо.
За десертом последовал бренди, и гостям предложили разойтись по отдельным залам. Поднимаясь с места, Северин заметил, как Гипнос прошептал что-то на ухо матриарху Дома Ко́ры. Ее губы сжались в тонкую линию, но она кивнула и прошептала что-то своему слуге. Гипнос велел позвать своего помощника, и в столовую вошел мужчина с черной коробкой.
Вот оно.
Гипнос воспользовался правилами Ордена, и теперь матриарх была вынуждена спрятать его вещи в свое самое надежное хранилище. Пока гости выходили из столовой, Северин задержался у дверей, притворившись, что заметил старого знакомого. Мимо него прошла матриарх, за которой следовал Гипнос. Он чуть заметно улыбнулся Северину краем губ, тем самым подав ему сигнал. Северин подождал, пока они отойдут подальше, и, как только собрался отправиться следом, путь ему преградил мужчина в горчичном костюме.
Он тяжело дышал, и с его лба градом лился пот.
– Приятно было с вами поболтать, месье…
– Фошер, – сказал Северин, с трудом подавляя раздражение. – Простите, не расслышал вашего имени.
Мужчина улыбнулся:
– Ру-Жубер.
За пределами столовой находился большой зал, разделенный на три вестибюля. Северин запомнил план всего поместья, включая местоположение входа в библиотеку, где хранились сотворенные сокровища. Из чертежей он узнал, где расположены жучки, и, стараясь держаться в тени, обходил все возможные следящие устройства. На выходе из зала, где располагалось множество кривых зеркал, Северин остановился. Он надорвал шов на рукаве своего пиджака и вытащил на свет сотворенный Зофьей колокольчик. Северин дважды прозвенел в него, и его шаги стали беззвучными.