Хартманн ухватился за возможность вставить слово.
– Если по существу, я могу предоставить свежайшее доказательство стремления Гитлера к войне. – Он сунул руку во внутренний карман и извлек текст письма Гитлера к Чемберлену. – Вот ответ фюрера англичанам, отосланный сегодня вечером.
Пауль передал телеграмму Остеру, потом снова сел, закурил сигарету и наблюдал, как бумага переходит из рук в руки.
– Как вы это раздобыли? – поинтересовался Кордт.
– Относил из рейхсканцелярии в английское посольство. Сделал копию.
– Быстрая работа!
– Итак, господа, решено, – произнес Остер, закончив чтение. – В этом послании нет ни намека на компромисс.
– Оно равнозначно объявлению войны, – добавил Бек.
– Нам следует первым делом поутру передать его в руки главнокомандующего, – сказал Остер. – Если это не убедит его, что Гитлер не блефует, то ничто не убедит. Мы можем оставить документ у себя, Хартманн, или его необходимо вернуть в Министерство иностранных дел?
– Нет, можете показать его военным.
Донаньи, худой очкарик лет тридцати пяти, до сих пор выглядевший как студент, вскинул руку:
– У меня вопрос к капитану Хайнцу. Допустим, нам удастся завтра арестовать Гитлера. Что мы будем делать с ним дальше?
– Ликвидируем, – сказал Хайнц.
– Нет-нет! Я не могу с этим согласиться.
– Почему? Думаете, он хоть на секунду заколебался бы устранить нас?
– Нет, конечно, но я не хочу опускаться до его уровня. Кроме того, убийство превратит его в величайшего мученика немецкой истории. Многие поколения наша страна будет жить в его тени.
– На самом деле мы вовсе не станем трубить, что его убрали. Скажем просто, что он погиб в схватке.
– Это никого не обманет. Правда выплывет наружу, как бывает всегда. – Донаньи обратился к обществу. – Гизевиус, поддержите меня.
– Не знаю, что и думать. – Гизевиус был юрист с невинным лицом младенца. Он начал строить карьеру в гестапо, но вскоре понял, с какого сорта людьми ему приходится работать. – Думаю, лучшим выходом будет предать его суду. Показаний против него у нас наберется на папку в метр толщиной.
– Целиком согласен, – сказал Бек. – Я не желаю принимать участия в самосуде. Этого малого надо посадить под замок и подвергнуть тщательной психиатрической экспертизе. Потом его либо упрячут в лечебницу, либо призовут к ответу за преступления.
– Психиатрической экспертизе! – пробурчал Хайнц себе под нос.
– Каково ваше мнение, Кордт? – спросил Остер.
– Проблема с судом в том, что Гитлер таким образом получит трибуну. Он станет звездой процесса. Припомните, как это было после «Пивного путча».
– Это верно. Хартманн, что скажете?
– Если вы спрашиваете моего совета, то нам следует перебить всю это подлую ораву: Гиммлера, Геббельса, Геринга. Всю преступную шайку.
Хартманн сам удивился ненависти, прозвучавшей в его голосе. Кулаки его сжались. Он замолчал, чувствуя на себе пристальный взгляд Остера.
– Мой дорогой Хартманн, всегда такой сдержанный и ироничный! Кто бы знал, что вы таите такую ярость?
Хайнц в первый раз с интересом поглядел на молодого дипломата.
– Вы говорите, что были в канцелярии сегодня вечером? – спросил он.
– Верно.
– А сумеете попасть туда завтра утром?
– Возможно. – Хартманн оглянулся на Кордта. – Эрих, как думаете?
– Полагаю, мы можем придумать какой-нибудь предлог. А что?
– Нам нужен кто-то внутри, чтобы двери наверняка были открыты.
– Отлично. – Пауль кивнул. – Я постараюсь.
– Хорошо.
– И все-таки, господа, как нам быть с Гитлером? – снова заговорил Донаньи. – Каково наше решение?
Заговорщики переглянулись.
– Это все равно что спорить о форме правления, которая будет у нас после Третьего рейха, – сказал наконец Остер. – Будет ли это монархия, демократическая республика или нечто среднее? Но как говорит пословица, прежде чем готовить кролика, надо его поймать. Первоочередная наша задача – не позволить этому безумцу завтра отдать приказ о мобилизации. Перед этим все остальное отходит на второй план. Если он подчинится нашим требованиям – тем лучше: останется жив. Если у него появится вдруг возможность сбежать, то у нас, как полагаю, не будет иного выбора, кроме как застрелить его. Мы согласны с этим?
Хартманн кивнул первым:
– Я поддерживаю.
Один за одним собравшиеся следовали его примеру, включая и Донаньи, а также Бека, который выразил согласие последним и с явной неохотой.
– Отлично, – произнес Остер со вздохом облегчения. – Вот и решено. Завтра мы наносим удар.
Дом они покидали по одному, чтобы не привлекать внимания. Хартманн ушел первым. Короткое рукопожатие с каждым, обмен взглядами, негромкое пожелание удачи от Остера, и на этом все.
Контраст между замышляемым ими насилием и спящей пригородной улицей был таким разительным, что не успел Хартманн сделать и полусотни шагов, как недавняя встреча стала казаться ему бредовым видением. Ему пришлось повторить себе ошеломительную новость: к этому часу завтрашнего дня Гитлер должен быть мертв. Это казалось таким невероятным и одновременно столь реальным. Брошенная бомба, спущенный курок, удар ножом по глотке тирана – разве мало в истории подобных примеров? На миг он представил себя молодым сенатором, возвращающимся накануне мартовских ид из дома Брута, идущим с Палатина к римскому форуму под тем же европейским небом, затянутым облаками.
Он заметил дорожный указатель на реку и, повинуясь импульсу, направился туда. Пауль был слишком взбудоражен, чтобы думать о возвращении к себе в квартиру. На середине моста он остановился и закурил сигарету. Движения не было. Под ним серой серебристой лентой текла Шпрее, теряясь на пути к центру Берлина среди темных зарослей. Он пошел по пешеходной дорожке вдоль реки. Воды молодой человек не видел, но ощущал ее течение, слышал тихий плеск о камни и прибрежную растительность. Так Хартманн проделал с пару километров, погруженный в образы насилия и мученичества, пока впереди не загорелись вдруг огни улицы. Тропа выходила в небольшой парк с детской игровой площадкой: горка, качели, доска-балансир, песочница. Эта прозаическая картина отрезвила его. Вернула обратно на землю. Кто он такой? Кто такие Остер, Хайнц, Донаньи, Шуленбург, Кордт и Бек? Горстка против миллионов! Да они, должно быть, спятили, если считают себя способными достичь успеха.
По противоположной стороне парка проходила главная улица, где последний автобус из Штеглица ждал отправки в город. По изгибающейся лесенке Пауль взобрался на верхний этаж. На переднем сиденье расположилась молодая парочка: его рука обнимала ее за плечи, ее голова прильнула к его щеке. Хартманн сел сзади и стал наблюдать за влюбленными. В холодном затхлом воздухе автобусного салона улавливался аромат девичьих духов. Заурчал мотор, автобус дернулся. Когда девушка принялась целовать своего друга, Пауль отвернулся. Старинная тоска возвратилась.