Записки психопата - читать онлайн книгу. Автор: Венедикт Ерофеев cтр.№ 28

Все мы беспрерывно боремся: утром – с зевотой, днем – с бюрократизмом и вспышками преждевременной страсти, вечером и ночью соответственно с отчаянием и половым бессилием. (Аплодисменты, возгласы: "Наверно, у Венедикта содрал!").

В Америке происходит борьба за существование, в России – борьба за сосуществование. (Аплодисменты). Но главная борьба в наше время – это борьба за нравственное возрождение человечества! Почему в наше время каждый второй мужчина – алкоголик? Почему в больнице Кащенко не хватает коек для сумасшедших? Почему призывники 35 года ^[5] полегли тысячами в Венгрии? За что в наших ребят-призывников бросают камни в освобожденных странах? Разве мы, молодежь, виновата? (Аплодисменты). В таком случае – долой тишину и все это гробовое спокойствие! Мы – защитники нравственного прогресса! Наша главная задача на первом этапе – бить стекла! (Бурные аплодисменты). Срывать всякие вывески, вроде "Соблюдайте чистоту" и так далее! Наша вторая задача – устраивать шум и бардак – везде, где требуется тишина! Мы должны гордиться тем, что мы пушечное мясо! Нам никто не посмеет затыкать рот! (Аплодисменты). Нас пока четверо! Почетный член нашего общества – Венедикт! (Аплодисменты). Это, значит, уже пять! Будет еще больше! Мы – не хулиганы! Мы – революционеры! (Бурные аплодисменты, возгласы: "Сте-о-окла-а!")".

1 октября

По мере приближения к острову я все более и более удивлялся. Я опасался быть оглушенным хлопаньем миллионов крылий и разноголосым хором миллиардов птичьих голосов, – а меня встречала убийственная тишина, которая и радовала меня, и будила во мне горькие разочарования.

Ну, посудите сами: вступать на берега "Птичьего острова" и не слышать соловьиного пения! – это невыносимо для просвещенного человека. Тем более, что в продолжение всей церемонии "встречи" и на пути следования от аэродрома к отведенной вам резиденции вы поневоле вынуждены скрывать в себе свое разочарование и интернационально улыбаться.

Впрочем, любезная обходительность встретившего меня пингвина избавила меня от неискренности. А обращенные ко мне взгляды попугаев, до нежности снисходительные и до трогательности нежные, заставили меня улыбаться с совершенной естественностию.

Я был настолько растроган, что даже приветственная речь пингвина, затянувшаяся, по меньшей мере, на час, не показалась мне чрезмерно длинною. К тому же она несколько обогатила мои знания в области истории "Птичьего острова".

К крайнему моему удивлению, я узнал, что Горный Орел отнюдь не был родоначальником царствующей фамилии – он был всего-навсего последователем Удода. Однако деятельность Удода не заключала в себе ничего из ряда вон выходящего; да и скончался он в непогожую пору – одни лишь зяблики да снигири мрачно шествовали за гробом к заснеженному кладбищу.

И только тогда-то, в дни "безутешного траура", освобожденные пернатые впервые почувствовали на своих головах освежающее прикосновение орлиных когтей.

Нет, он тогда еще не был страшен, этот Горный Орел. Чувствовалось, что в его величественной птичьей голове еще только "гнездились" смелые замыслы, в его клекоте еще не слышно было угрожающих нот, – но орлиные очи его уже в ту пору не предвещали царству пернатых ничего доброго.

И действительно – не прошло и года, как начался культурный переворот, который прежде всего коснулся области философской мысли "Птичьего острова".

Уже издавна повелось в мире пернатых, что всякий, имеющий крылья, волен излагать основы своего мировоззрения в соответствии с объемом зоба и интеллектуальности.

Вороны беспрепятственно карр-кали.

Декадентствующие кукушки элегически ку-ковали.

А склонные к эклектизму петушки ку-карр-екали.

И в этом не было ничего удивительного. Даже выражение крайнего пессимизма считалось явлением вполне легальным. Так, еще в годы царствования двуглавых орлов одна из водоплавающих птиц перефразировала известное человеческое выражение, и с тех пор поговорка "Птица создана для счастья, как человек для полета" стала ходячей. В те годы даже мы, не говоря уже о водоплавающих птицах, не могли предвидеть "бурного развития реактивной техники", – и потому тогдашние птицы воспринимали поговорку как выражение убийственного скепсиса.

Тем не менее все было дозволено.

Но, как известно, чувства орлов, а тем более – горных – чрезвычайно изощрены: там, где обыкновенный пернатый слышит просто кудахтанье, горный орел может довольно явственно различить "автономию" и "суверенитет".

Потому и неудивительно, что "вскормленный дикостью владыка" первым делом основательно взялся за оппозиционно настроенных кур.

Операция продолжалась два дня, в продолжение которых все центральные газеты буквально были испещрены мудрой сентенцией: "Курица не птица, баба не человек". Оппозиция была сломлена.

Вместе с ней уходило в прошлое поколение великих дедов. Погиб проницательный Феникс. На соседнем острове, носящем чрезвычайно глупое название "Капри", скончался последний Буревестник. На смену им приходили полчища культурно возрождающихся воробьев.

А Горного Орла между тем мучили угрызения совести. И день, и ночь в его больном воображении звенело предсмертное куриное: "Ко-ко-ко". Временами ему казалось, что все бескрайнее птичье царство надрывается в этом самом рыдающем "Ко-ко-ко".

И Горный Орел издал конституцию.

Вся суть которой сводилась к следующему: а) все дождевые черви и насекомые, обитающие в пределах "Птичьего острова", объявляются собственностью общественной и потому неприкосновенной; б) официально господствующим и официально единственным классом провозглашаются воробьи; в) дозволяется полная свобода мнений в пределах "чик-чирик". Кудахтанье, кукареканье, соловьиное пение и пр. и пр. отвергаются как абсолютно бесклассовые. В вышеобозначенных пределах вполне укладывается миропонимание класса единственного и потому наиболее передового; г) государственным строем объявляется республика, соединенная с революционной диктатурой; последняя, как явление временно необходимое, носит исключительно семейный характер.

Свежепахнущие номера конституции были распроданы в три дня. И один уже этот факт свидетельствовал о наступлении "золотого века".

Но враги не дремали.

Скрежетали зубами от агрессивной злости невоспитанные "заморские страусы". Страшным призраком надвигающейся катастрофы доносилось с запада ястребиное шипение. С высоты птичьего полета можно было отчетливо разглядеть за мерцающей далью странное передвижение птичьих стай, агрессивных по самому своему темпераменту.

И гроза не замедлила разразиться.

"Птичий остров" облачался в мундиры. На скорую руку реорганизовывалась индустрия.

– Ворроны накарркали!! – судорожно сжимал кулаки Горный Орел. Однако перед частями мобилизованных воробьев попытался преобразиться в "канарейку радужных надежд":

– Снова злые корршуны заносят над миром освобожденных пернатых ястребиные черрные когти! Будьте же орлами, бесстрашные соколы! Ни пуха вам, ни пера!