Не кормите и не трогайте пеликанов - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Аствацатуров cтр.№ 22

– Холодно, – сказал я. – Моя фамилия…

Но тут у Германа зазвонил телефон. Он виновато кивнул нам с Беловой, поднес трубку к уху и, отвернувшись, заговорил:

– Да, Захар… Филатов подтвердил… Да… Мы все едем. Рудалёв, Абузяров… Алиса, само собой… Снегирев, Рома Сенчин. Ага… ну, давай, пока. Увидимся в Липках.

Он дал отбой, сунул телефон в карман куртки и повернулся к нам.

– Приятель один звонил, – пояснил он. – Из Нижнего… Вместе едем на семинар…

– А знаете, сколько лет мы с Петром были знакомы? – перебила его Белова. Она потушила сигарету и принялась застегивать пальто, одну за другой огромные пуговицы. Закончив, безнадежно махнула рукой. – Люди и не живут столько!

– Татьяна Васильевна! – вдруг взволнованно заговорил Герман. – Скажите, неужели человек умирает, и на этом всё? И никаких последствий, никакого там воссоединения с космическим разумом, вообще ничего?

Белова покачала головой.

– Вопрос, конечно, не совсем по адресу, – сказала она после секундного раздумья и показала глазами на небо. – Но я, знаете, в силу специальности хорошо себе представляю, что́ происходит в голове у человека. Там такое… – Она махнула рукой. – И если всё, Герман, происходит, как вы говорите, и человек исчезает бесследно, – то это какая-то чудовищная насмешка. И главное – непонятно, зачем и кому все это надо…

– Кому надо?

– Катя, я не знаю… Не знаю! Надо – и всё! Мы все должны жить там, где родились и выросли. Элиот, кстати, тоже так считал.

– Кто считал?! – на ее гладком ухоженном лице появляется презрительная гримаса. – Нет, ты мне по-человечески объясни: зачем? Мы тебя приодели, ботинки тебе купили новые, куртку, рюкзак кожаный. Ты здесь хоть на человека стал похож. Вон, даже цвет лица лучше стал. Зачем тебе туда…

– Туда? Это “туда”, между прочим, наша с тобой…

– Ой, помолчи лучше.

Сейчас утро. Катя сидит в кресле в одном халате, будто бы на троне, спину держит ровно, отражаясь в приоткрытой полированной дверце вишневого шкафа, старого, громоздкого, как и вся остальная мебель в нашей съемной квартире, как этот дом поздневикторианской застройки, в который мы заселились, как весь Лондон, неуклюже заставленный кирпичными строениями, старинными зданиями и колоннами. Всякая империя, завершая свой жизненный цикл, желает непременно застыть, заморозиться, объявить себя вечной, своими гигантскими размерами и мнимым величием заморочить голову своим обитателям, готовым малодушно ее покинуть. Она берет в свидетели древних, полагается на их вкус, на их мифы, которые мастера, художники, резчики, скульпторы стремятся втиснуть в каждую квартиру, в каждый орнамент.

Лавр, бесконечные ныряющие дельфины, венеры, вылезающие из морей, геркулесы, душащие змей, змеи, душащие лаокоонов, прокны-филомелы, филемоны-бавкиды, одиссеи, энеи, дидоны – всё это тщательно вырезано на всех предметах нашей обстановки, которая выглядит так, будто обосновалась в этом доме на века. Четыре могучих кресла с резными спинками, круглый обеденный стол, напоминающий гигантскую медузу, вертящаяся этажерка и безразмерная кровать для английского ночного отдыха.

Над полкой старинного камина, что напротив широченного окна, картина, точнее репродукция, с древним сюжетом. По ее бокам к стене привинчены канделябры, фальшивые, конечно, но выглядят вполне классически, хоть и с электрическими лампочками. Катя, кстати, несколько раз просила хозяина убрать эту картину – ей почему-то она не нравится, а хозяин все медлит, отшучивается, говорит, что это – лучшая работа Герена.

– She likes Nolde, – виновато пояснил я хозяину, сухощавому брезгливому англичанину, когда он зашел узнать, всё в порядке у миссис. – The colors in their essence. The direct evil emotion ^[9].

Хозяин в ответ только сдвинул брови.

Я не могу взять в толк, почему Кате так не понравилась эта картина. Обычная античная сцена. Слева – мужчина, справа – две женщины. Мужчина – в греческой тунике, в шлеме, украшенном красным гребнем, – то ли герой, то ли беглец, то ли любовник, а может, то, и другое, и третье одновременно. Он что-то увлеченно рассказывает – обе женщины внимательно слушают. Одна, одетая в полупрозрачную ткань, по всей видимости, царица, полусидит на роскошном ложе; за ней – другая, вероятно, служанка или наперсница, в тяжелой одежде, стоит согнувшись, облокотясь на спинку ложа. Мужчина, их гость, судя по расслабленной вальяжной позе – он вытянул вперед правую ногу – ничуть не смущен. Еще на переднем плане маленькая девочка, колонны, шкура льва; на заднем – горы, сползающие в море, и башня, неприлично торчащая вверх на волнорезе. Мужчина – эпичен, женщина – эротична. И во всем – в оттенках, линиях – разлита удивительная не́га. Она проступает сквозь фигуры настолько явственно, что мужчина кажется женщиной или, по крайней мере, женской собственностью, хоть и несостоявшейся.

Катя начинает шарить рукой на полу под креслом, находит пульт и злым, резким движением пальцев давит на кнопки. Экран телевизора тут же загорается. Звука нет, но с кровати, где я лежу, видно, что сейчас опять показывают европейские новости. В Европе ничего нового. Всё как обычно. Два диктора, мужчина и женщина, громко кукарекающие, наперебой рассказывают, что процесс евроинтеграции существенно замедлился. Бельгия легализует гомосексуальные браки. В Париже – забастовка работников аэропорта “Шарль де Голль”. В Сербии и Черногории принята новая конституция. Катя снова давит на пульт, сильно и раздраженно, словно хочет его раздавить. Изображение пропадает.

– Ну чего ты злишься? – говорю. – Мы же можем спокойно вернуться. Ты сказала, что опасность миновала. Нас ведь уже не ищут? Или что?

Катя усмехается и бросает пульт на кровать. Он шлепается рядом с моими ногами.

– Чего смешного?

– Да ты, я смотрю, тут стал стихами разговаривать. Ты сказала, ты сказала, что опасность миновала, – пропела она.

– Я серьезно.

– Что это шумит за окном? – Катя поднимается с кресла.

– Ничего… дождь… Нам пора домой.

– А зря ты, милый, не согласился на девочку, – она произносит эту фразу, словно обращаясь к самой себе, издевательски улыбаясь каким-то хитрым мыслям, которые пришли ей в голову. – А чё, не хочешь в дерьме барахтаться? Святого из себя строишь, да? Васёк, кстати, звонил, сказал, что такую сучку по моей просьбе нашел – пальчики оближешь…

От ее гадкой улыбки мне становится не по себе.

– Вот пусть сам с ней в дерьме и барахтается.

– Ладно, маленький, считай – оценила…

Улыбка пропадает с ее лица. Оно становится серьезным. Катя идет к окну, откидывает занавески и, скрестив руки на груди, замирает, разглядывая улицу.

– Действительно, дождь, – задумчиво произносит она. – Тебе тут что, плохо?