Дмитрий Самозванец - читать онлайн книгу. Автор: Фаддей Булгарин cтр.№ 61

— Здесь общий обычай переменять прозвание, — отвечал Меховецкий. — Я сам называюсь здесь Петром Конолетом; прозвание это дали мне казаки оттого, что им понравилась моя езда на коне. Здесь каждый казак получает свое прозвание от особенного отличительного качества. Скоро и ты получишь свое. О прежних названиях и жизни до вступления в Сечь здесь никто не заботится и не спрашивает. Здесь, братец, такая смесь имен, племен, народов и в жизни каждого казака столько подвигов, которых открывать не должно, что никто не смеет обременять товарища расспросами. Делай свое дело, что нужно для войска, а в прочем живи, как хочешь! Женщин здесь нет, так нет и любопытства.

В Сечи раздавался глухой шум от смешанных голосов тысяч тридцати суровых воинов. Некоторые из них занимались приготовлением пищи или чисткою своего оружия, другие пили и ели в веселых кругах; иные, напившись допьяна, расхаживали с песнями. Во многих местах слышны были звуки бандуры и волынки. Беспечность, дикое веселие и излишество во употреблении пищи и крепких напитков заметны были во всех концах сего воинского поселения. Везде видны были кучи мяса и рыбы, бочки с вином и пивом и люди пресыщенные, которых все занятие состояло, казалось, в истреблении съестных припасов. Все это крайне удивило Лжедимитрия.

— Я думал, — сказал он, — что в суровых воинах найду нравы более твердые: умеренность, воздержание и порядок, необходимые качества человека, посвящающего жизнь трудам и опасностям.

— Здесь, любезный друг, иначе думают, — отвечал Меховецкий. — Казаки жертвуют жизнью, идут смело и охотно на все опасности, претерпевают недостатки, чтоб приобресть средства пожить несколько времени в совершенном изобилии, или, лучше сказать, чтоб иметь в излишестве все, что услаждает грубую чувственность. Пока всего довольно, то казаки в Сечи проводят время в пиршествах, пьянстве и ходят в свои слободы наслаждаться любовными утехами. Когда же наступает недостаток в съестных припасах и крепких напитках, то они или начинают жить скромно, или снова отправляются на грабежи. Это, брат, настоящая волчья жизнь. Казак запорожский в недостатке питается одною рыбою, и так же весел, как при величайшем изобилии. Думать о завтрашнем дне — не наше дело! Пока что есть, едим и пьем, а нет — Бог даст! Здесь, братец, некому проповедовать о воздержании и хозяйстве, некому смотреть за порядком. Каждый казак полный властелин над собою, и наши чиновники начальствуют над нами только в общественных делах, а не могут приказывать, как кто должен вести себя. В походах другое дело. Тогда власть старшины неограниченна.

— Чудное сборище злого и доброго! — воскликнул Лжедимитрий.

— Вообще как на земном шаре, — возразил Меховецкий. — Только у нас, в Сечи, добром называется то, от чего добрые люди в другом месте крестятся, а злом почитается то, в чем другие ищут спасения. Пить, бить, резать, грабить, не щадя своей жизни, называется у нас высочайшей добродетелью, а умеренность, сострадание, уважение чужой собственности и попечение о сохранении своей жизни почитаются величайшими пороками. Вот запорожская нравственность!

— Нравственность разбойников, — возразил Лжедимитрий.

— Прибавь: привилегированных, — примолвил, улыбаясь, Меховецкий. — Ты знаешь, что запорожцы называются войском, имеют свои знамена, бунчуки ^[161] и все воинские регалии и прочее. Достоинство вещи зависит от мнения, а мнение от названия. Ежели б нас было человек двадцать, то называли бы нас шайкою разбойников, но как нас тысяч до тридцати, то мы называемся запорожским войском, к которому имеем честь принадлежать и мы, ученики иезуитского коллегиума. Мы недаром с тобою слыли прилежными учениками иезуитскими, а их великая наука состоит в том, чтоб уметь уживаться со всякими людьми. Просим милости в мои палаты! Два мои товарища теперь на страже при лошадях. Ты можешь пока занять место одного из них.

В хижине развешаны были на стенах оружие и орудия слесарские и столярные. Это удивило Лжедимитрия.

— Верно, наши товарищи берегут эти орудия для продажи, — сказал он с насмешкою, — кажется, им некогда заниматься здесь работою…

— Извини! — возразил Меховецкий, — в войске множество всякого рода ремесленников; но они работают не за деньги, не по заказу, а для общественных надобностей. Здесь никто о себе не думает, а каждый печется об одном существе, войске запорожском, этом великане, которого мы члены. Однако ж, пора мне угостить тебя братскою трапезой. — Меховецкий вынул из небольшого шкафа, сплоченного из нетесаных досок, горшок с саламатой, кусок вяленой баранины, свиное копченое сало, несколько сухарей и баклагу с водкой, уставил все это на двух досках, заменявших стол, и просил гостя отведать хлеба-соли. Удовлетворив первым потребностям голода, Лжедимитрий спросил:

— Где же наши лошади? Куренной атаман говорил о таборе: что это такое?

— Пойдем прогуляться, я покажу тебе наш табор, наши стада и табуны; но прежде советую тебе переодеться по-нашему. Эта одежда с золотыми нашивками слишком чиста для запорожца. Ты должен знать, что нечистота почитается у нас так же похвальным качеством, как презрение пышности между монахами. Вот тебе полный казацкий наряд. Эти шаровары отняты моим товарищем у турецкого старшины под Аккерманом ^[162]; полукафтанье выкроено из польского кунтуша, снятого с одного богатого пана, неприязненного казакам; шапка отнята мною у татарина в степи. Все это немного запачкано, но грязные пятна составляют красу нашей одежды, как прорехи в плаще Диогеновом. Мы, любезный друг, — цинической секты, без ораторства. Белья мы не любим мыть: это дело женское. Для защиты себя от насекомых мы смачиваем рубахи в дегте. Это бережет нас также и от чумы. Впрочем, чистота тела соблюдается строго, и добрый казак зимою и летом купается ежедневно в Днепре. Ну, одевайся скорее.

Лжедимитрий оделся, насунул шапку на глаза и вышел с своим приятелем за ворота укреплений, окружающих Сечь. Взорам его представилась обширная равнина, ограничивающаяся на северо-западе речкою Чертомлыком. На расстоянии верст двух от Сечи увидел он дым. Более двадцати тысяч телег уставлены были в четыре четвероугольника крестообразно, по углам стояли пушки. На пяти площадях между телегами, расположенными таким образом, видны были шалаши; в них жили казаки, которым по очереди надлежало охранять табор. Кругом бродили стада волов и табуны лошадей под стражею вооруженных запорожцев. Передовые посты, конные и пешие, простирались далеко на все стороны.

— Вот наши подвижные крепости и наш подвижной лагерь! — сказал Меховецкий. — В сухопутных походах мы кладем на телеги съестные припасы и военные тяжести, запрягаем волов или лошадей и идем, прикрывая телеги и прикрываясь ими в случае нападения. Пешие казаки стреляют из-за телег, как из-за шанцев, и удерживают натиск конницы неприятельской. Наша конница находит убежище в средине четвероугольников, если не устоит противу неприятеля, и пока она оправится, ружейные и пушечные выстрелы занимают врага. Сказать правду, запорожцы лучше сражаются пеши, нежели на конях. Во время бунта Наливайки мы видели примеры, что двести польских всадников разбивали 2000 казаков, но зато сто казаков в таборе, то есть за телегами, не боятся 1000 поляков ^[163]. На лодках казаки еще смелее. Эти таборы особенно пригодны нам в беспрерывных наших войнах с татарами, которые не умеют сражаться пешие, неохотно идут на огонь и не имеют пушек в своих набегах. Телеги наши так устроены, что дышло можно прикреплять к обеим сторонам; оттого мы можем подвигать наш табор в разные направления с большим удобством. Телеги наши всегда прикрываются сырыми кожами, которые смачиваются при всяком удобном случае, и это предохраняет нас от татарских стрел с огнем.