– Лина, его шкафчик был справа от твоего.
– Что? Откуда ты знаешь…
– Мы знаем, какой у него был шкафчик. Смотри сюда.
Он раскрыл альбом и показал на фото, где Лина стоит спиной к объективу и кладет книги в свой шкафчик. Лина посмотрела на фото, а потом на другие снимки на развороте, которые изображали ее в различных ракурсах. Судя по снимкам, она более или менее отдавала себе отчет в том, что ее фотографируют.
– Это ты сделал все эти снимки?
Фабиан кивнул.
– И знай: ты первая и, надеюсь, последняя, кто их видит.
Она встретилась с ним глазами.
– Не знаю, что и сказать. Фабиан, мне жаль.
– Не надо жалеть. В свое время ради тебя я был готов на все. Но это время прошло. Теперь я счастлив в браке, и у меня нет никаких…
– Я не об этом, – прервала его Лина. – Просто я понятия не имею, чей это был шкафчик. Во всяком случае, с этим парнем я никогда не разговаривала. Он действительно учился в нашем классе?
Фабиан кивнул.
– Хорошо. Но, к сожалению, я его совершенно не помню.
– Ты уверена? Ты действительно на сто процентов уверена?
Лина кивнула, и Фабиан почувствовал, как из него уходит энергия. Хотя он не ждал, что Лина выпалит имя, как только он переступит порог, он надеялся, что она что-то вспомнит, и что в лучшем случае эти воспоминания приведут к тому, что она назовет имя. Но ничего такого не произошло. Память Лины была так же пуста, как и его собственная.
– Можно я еще посмотрю?
Фабиан разрешил, и Лина открыла еще один разворот со своими пожелтевшими изображениями.
– Точно. Это я никогда не забуду.
Она показала на снимок, где юная Лина готовилась ударить по теннисному мячу плоской битой. Рядом стоял Йорген с круглой битой.
– Что?
– Разве ты не помнишь? Йорген страшно рассердился. Он всегда хотел, чтобы я била круглой битой, но я могла попасть только плоской, и именно в тот раз у меня было прекрасное попадание. Мяч улетел далеко-далеко. Не спрашивай, как это получилось, но все дошли до финиша, а я даже успела сделать двойной оборот.
– Значит, это было тогда, – сказал Фабиан, который совершенно не помнил тот случай.
Лина кивнула и зацепилась взглядом за фото, где она со скучающим видом сидела за партой.
– Да, эти уроки немецкого. Боже, как я их ненавидела. Больше всех остальных. Aus, außer, bei, mit
[41]… Как там дальше?
– Nach, seit, von, zu
[42].
– Точно. Немецкий был твоим коньком.
– Разве? Это было скорее…
– Не отнекивайся. Я все помню – как ты сидел на самой первой парте, тянул руку и все время подлизывался.
– Я не подлизывался, а интересовался. Я правда считал, что это здорово.
– Немецкий? Здорово? Ты шутишь?
– Nein, ich schämten nicht! Für mich war Deutch immer viel immer viel spaß! Immer! Immer!
[43]
Лина рассмеялась.
– Как там его звали?
– Кого?
– Учителя немецкого?
– Хельмут какой-то, так ведь?
– Точно, Хельмут… Круль…
– Или нет, подожди. Кроппен… Кроппенгейм. Точно. Вспомнил! Хельмут Кроппенгейм, – у Фабиана было такое чувство, будто он только что выиграл затянувшийся раунд викторины.
Но от Лины он не услышал ни аплодисментов, ни криков «ура». Она смотрела прямо на залив.
– Да, действительно…
– Что?
– Как было тесно у шкафчиков. Помнишь?
Фабиан кивнул. Он прекрасно помнил, как было тесно, и как часто приходилось ждать, чтобы подойти к ним. Но он не хотел ничего говорить. Он понимал, что происходит, и ни за что на свете не хотел рисковать и помешать ей сосредоточиться. Именно ради этого он и пришел сюда.
– Несколько раз я случайно наталкивалась на него, поскольку даже не понимала, что он стоит сзади. «Ой, я тебя не заметила. Извини». И делала в точности то же самое после следующего урока. Боже, как ужасно, если задуматься, – Лина покачала головой, продолжая смотреть в пустоту.
Наступившая тишина длилась не больше нескольких минут. Но Фабиану они показались вечностью, и он стал искать в голове, что сказать, чтобы она очнулась.
– Да, именно… Он ведь всегда сидел рядом с Клаесом? – вдруг спросила она и повернулась к Фабиану. – Так ведь? С ним же все равно никто не хотел сидеть.
Фабиан кивнул, хотя сам он помнил только, что Клаес всегда обычно садился как можно ближе к учительскому столу. Он понятия не имел, кто сидел рядом. Но Лина была совершенно права. Это мог быть только он.
– Подожди, теперь я вспоминаю. Торгни… Вроде, его звали так, – продолжала она, повернувшись к нему. – Торгни Сёльмедаль.
Фабиан повторил про себя имя и понял, что оно не первый раз фигурирует в расследовании.
81
Прижав мобильный к уху, Утес раздавал одинаковые гамбургеры с картофелем фри и колой Лилье и Тувессон, которые сидели тихо и пытались разобрать его бормотания.
Они были одни в уличном кафе с грилем на улице Рундгонген, в двух шагах от полицейского участка. Утес предложил выйти на улицу. После обнаружения камеры в Седеросене он ни при каких обстоятельствах не хотел рисковать – преступник мог подслушивать их разговор.
– Хорошо. В любом случае выйду на связь. Пока.
Утес положил мобильный в нагрудный карман и откусил довольно большой кусок гамбургера. Тувессон и Лилья терпеливо ждали, пока он прожует и проглотит, но он сразу же откусил еще кусок.
– Может быть, ты расскажешь нам, что они сообщили? – начала Тувессон.
Утес кивнул и показал на свои энергично работающие челюсти.
– Извини, страшно хотел есть. Во всяком случае, дети у Бьерна Йертца.
– Славу богу!
– Да, это хорошо. Только из детского сада их забирал не он, – произнес Утес, откусив еще кусок.
Тувессон и Лилье оставалось только переждать.
– О’кей, значит, дети у него, но забрал их не он, вопреки тому, что утверждают в детском саду? – уточнила Лилья.
Утес кивнул и начал говорить, хотя еще не прожевал до конца.
– Вот что я думаю: поскольку папа не является опекуном детей, он, вероятно, никогда не был в детском саду, а если и был, то максимум пару раз, поэтому преступник без труда мог выдать себя за папу. Напомните мне завтра, чтобы я послал фото папы в детский сад.