Тяжелый свет Куртейна. Желтый - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай cтр.№ 66

Спал и видел во сне, как бредет по болоту, с каждым шагом увязая все глубже, но он знал секрет: на самом деле это обычная улица, она только прикидывается болотом, если не обращать внимания, ей надоест. И действительно надоело, сразу после того, как поглотила его с головой, сомкнула булыжники над макушкой, а он все равно продолжал идти и дышать.

Спал и видел во сне, как с рук лоскутами слезает кожа, обнажая кровавое мясо, но он знал секрет: если идти, не обращая внимания, делать вид, будто ничего не случилось, вырастет новая кожа, лучше прежней, черная, лакированная, пластинчатая, как шкура каймана, и такая же прочная, с нею не пропадешь.

Спал и видел во сне, как навстречу выходят мертвые люди с гниющими лицами, суют зеркала: посмотри, ты такой же, как мы. Но он знал секрет: если идти, не обращая внимания на мертвых людей и их лживые зеркала, они от него отстанут, как школьные хулиганы: неинтересно дразнить того, кому все равно.

Спал и видел во сне, как потерял по дороге сердце, оно упало под ноги и покатилось куда-то в кусты. Не стал за ним гнаться, он знал секрет: если идти, делая вид, будто ничего не случилось, сердце поспешит вернуться на место, потому что человек без сердца может прожить, а сердце без человека – никак.

Спал и видел во сне, как прельстительный желтый медовый свет становится ближе и ближе, ликовал: вот как все оказалось просто! Раньше мне часто снились страшные сны, сны о том, что я полон страха, но мало ли, что может присниться, наяву-то я храбрый. Забил на все и иду.

Когда подошел совсем близко, увидел, что желтым светом сияют окна очень высокого дома, таких высоких в городе больше нет. Насмешливые старшеклассники, начитавшись модных романов с Другой Стороны, метко окрестили его «Темной башней», но взрослые за ними конечно не повторяют, относятся с уважением. Все-таки Маяк есть Маяк.

Сейчас он все знал, все помнил, включая смешные, ненужные, но мучительно бередящие сердце подробности про старшеклассников и романы, которые сам же когда-то таскал с Другой Стороны. И совершенно не понимал, как могло быть иначе, как ухитрился прожить столько лет, ни разу не вспомнив – ладно бы только о Маяке, о доме, о Зыбком море, матери, сестрах, учениках и о себе самом, настоящем, живом, а не нелепом умеренно романтическом персонаже, великом любителе путешествовать наугад, записном фаталисте и мрачном скептике, втайне тоскующем о волшебстве, которым зачем-то пробыл столько лет – но даже о Тони, который лучше всех в мире, но несмотря на это, а может как раз именно поэтому его так сильно хочется отколотить, что одной этой ярости, по идее, должно было оказаться достаточно, чтобы ничего не забыть.

Но как показывает практика, ярости все-таки недостаточно. И любви недостаточно тоже. Всего меня целиком – и то недостаточно. Ничего недостаточно. Ничего. Память – предатель. Возможно, даже сотрапезников. Плачет по ней Дантов ад.

Тони стоял на пороге, освещенный теплым домашним светом, такой нелепо высокий, словно сам решил стать дополнительной Темной Башней, в смысле запасным Маяком. Вид имел недовольный, явно предвидел грядущую драку, и зачем-то махал руками, как огородное чучело, как будто я – просто глупая трусливая птица, которую легко прогнать. Не успел даже толком ему обрадоваться, зато успел громко крикнуть: «Ты был прав, но я все равно победил!» – и показать ему средний палец, торжествующе хохоча. Только это и помнил, когда проснулся от собственного смеха. Больше ничего.

Тони не выходит навстречу, не машет нам рукой из-за плиты, не орет из подвала: «Сейчас поднимусь». Он сидит посреди пустой кухни с очень спокойным и не сказать что живым лицом, руки сложены на коленях, в них не то что ножа или поварешки, даже самокрутки нет. И у меня сразу сердце уходит – ладно бы в пятки, оно просто уходит на хрен, не желая принимать во всем этом участия; под ребром оставляет записку: «Наладится – звони, вернусь».

Зато Нёхиси жизнерадостно говорит:

– Кафе без крошки еды и без капли хоть какого-нибудь напитка – такого чуда мне в этой реальности еще никогда не показывали. А думал, уже все повидал. Ладно, раз так, сегодня я буду дежурным по кухне. И всех спасу.

– Что?! – переспрашиваю я; впрочем, это как раз совершенно неважно, важно, что Тони от изумления сразу становится похож на вполне живого и тоже спрашивает:

– Что?

Это называется «шоковая терапия». Нёхиси – великий мастер ее.

– Да ладно вам, – ухмыляется он, поспешно обретая условно антропоморфный облик, условно же совместимый с кухонной работой. – Всемогущий я или нет? И что, по-вашему, я, всемогущий, с обычной готовкой не справлюсь? Отставить кризис веры! – хохочет Нёхиси.

Пока он смеется, прямо поверх сверкающей чешуи и непонятно откуда взявшихся огромных перепончатых крыльев, с которыми на кухне не очень-то развернешься, непременно что-нибудь да сшибешь, возникает такой шикарный поварской передник, что серьезность намерений Нёхиси становится окончательно очевидна.

– Ты это… – наконец говорю я, – в зеркало на себя посмотри. Не то чтобы мне не нравилось, как ты выглядишь. Я бы сейчас с тобой даже за деньги сфотографировался. Но елки, что ты в таком виде нам наготовишь? Угли, фаршированные изумрудами? Бланманже из вулканической лавы? Адский серный эклер?

Нёхиси слушает меня с возрастающим интересом. Похоже он готов рассмотреть мои предложения по составлению меню. Но одолев искушение, решительно мотает головой:

– Извини, но я, пожалуй, не по десертам. Картошку с грибами точно могу пожарить. И какой-нибудь суп сварить. Видел, как это делает Тони, и примерно запомнил порядок действий. Звучит не так шикарно, как «бланманже», это я и сам понимаю. Но согласись, лучше, чем ничего.

И решительно поворачивается к плите, напевая под нос ангельским несносным фальцетом: «Шоу маст гоу он».

– Да я бы и сам… – наконец начинает Тони.

– Ты тоже посмотри на себя в зеркало, – встреваю я. – Не знаю, что у тебя случилось, но какое уж тут «сам».

– У меня-то как раз ничего не случилось, – говорит Тони. – Но у Тони Куртейна, похоже, стряслась по-настоящему большая беда. Не знаю пока, в чем там дело. Не могу разобраться. Просто проснулся сегодня в какую-то адскую рань, чуть не в половине – седьмого? Восьмого? Девятого? Ай, неважно. В половине какого-то темного предрассветного не пойми чего. И сижу с тех пор, как контуженный, делать ничего не могу, даже спать не могу, потому что больше нет смысла. Ну, якобы нет. Я ничего подобного, сам понимаешь, не думаю. Но чувствую именно так.

– А меня почему не позвал?

– А зачем? – пожимает плечами Тони. – Смысла-то нет… Повторяю, не то чтобы я так действительно думал. Но от ощущения полной бессмысленности хрен отделаешься. Оно оказалось сильнее всего остального меня.

– То есть я правильно понимаю, что ты до сих пор не завтракал? – спрашивает Нёхиси, на миг оторвавшись от мешка картошки, с которым у него сейчас происходит что-то вроде последней роковой битвы, бескомпромиссное «кто кого».