– То-то и оно, – кивает Стефан. – А ты еще удивлялся, почему мы с ребятами как сироты тут ютимся, когда в городе столько прекрасных заброшенных зданий, не говоря о подземельях под Барбаканом, где до сих пор глупые городские страшилки для непослушных детей вместо призраков цепями гремят…
– Так то когда было. Ты еще вспомни, как я от зеркал шарахался, когда из них на меня какой-нибудь вздорный мальчишка, или, наоборот, пьяный всклокоченный дед смотрел. Я с тех пор нефиговое чувство комического отрастил. Первое правило выживания человека в мире духов: учись смеяться над всем, что покажут, начиная с себя. Я же при жизни… в смысле в человеческой жизни довольно серьезный был. И такой мрачный, что вспоминать тошно. Потом уже развеселился.
– И даже несколько чересчур, – ухмыляется Стефан.
– В самый раз, и ты это знаешь, – говорит его божья кара, одновременно превращаясь в божью милость. То есть, вручая ему чашку кофе, такого фантастически вкусного, что Стефан, уж насколько совсем не гурман, всякий раз удивляется: как ему удается превратить в без пяти минут священную сому обычный повседневный напиток? Нет, правда, как?!
Свою порцию без пяти минут сомы тот выпивает залпом, как микстуру. Одобрительно говорит:
– Вот теперь, похоже, и правда проснулся. По счастливому совпадению, не где-то, а в твоем кабинете. Так уж тебе повезло. Ты же хотел случайно встретить меня на улице, чтобы небрежно, как бы между делом спросить, не передумал ли я насчет имени? Ну вот, можешь спрашивать. Вернее, можешь даже не спрашивать, сам скажу: естественно не передумал. И не передумаю. Так что пожалуйста, вспоминай. И не бойся за мою шкуру. Это вообще не твоя специализация – чего-то бояться. Бояться здесь буду я!
– Ну ты раскомандовался, – хмурится Стефан.
– Мне можно. Даже положено. Я сейчас – великий герой. Потенциальный, но это, по-моему, тоже считается. Не каждый день такое со мной происходит, так что будь другом, дай насладиться всеми преимуществами героического положения. В смысле соглашайся со всей херней, которую я несу. С героями положено соглашаться. Это справедливая плата за наш жертвенный героизм.
– Дам сейчас по лбу, будет тебе справедливая плата, – как бы сердито говорит Стефан. Но и сам, конечно, понимает, что именно «как бы». На самом деле, ему уже снова почти смешно.
– Имеешь полное право, – соглашается его безымянный друг. – На то ты и великий шаман, чтобы безнаказанно измываться над всеми, кого поймаешь. Традиция есть традиция, что тут возразишь.
Он и правда сегодня какой-то подозрительно покладистый. Может, просто не выспался? Или съел что-то не то?
– Серьезно тебе говорю, не бойся, – повторяет он. – Я знаю, что делаю. Главное, конечно, в первый момент не забыть с перепугу, что сам же все и затеял. И вообще ничего не забыть. Но в крайнем случае, ты же мне и напомнишь. Тебе я поверю. Ты умеешь очень убедительно излагать.
Умел бы я излагать убедительно, ты бы сейчас дурью не маялся, – с досадой думает Стефан. Но вслух говорит:
– Ладно, как скажешь. Мне эта затея не нравится, но не буду заново спор начинать. Это скучно. Не хочу себе надоесть. Но учти, я твердо намерен вспомнить самое дурацкое из твоих имен. Такое, что сам не обрадуешься. А я еще дополнительно задразню.
– Договорились, – безмятежно кивает все еще безымянный, живой и здоровый, совершенно довольный собой и жизнью, почти не похожий на человека, почти чистый дух. – Самое дурацкое из имен – это честно, – добавляет он. – Должен же ты получить дополнительное удовольствие от этой затеи. Главное – не забывать вовремя делать вид, будто всерьез обижаюсь, когда станешь дразниться. Ладно, учту. А чтобы веселей вспоминалось, открою тебе секрет: у меня есть отличный план. Я уже придумал, что делать с твоим Серым Адом. Ну, то есть с нашим общим; неважно. Важно, что ему скоро наступит полный трындец. Зуб даю, бивень мамонта, белый клык – на выбор. Верь мне, короче. Кому и верить, если не мне.
– Ну и что ты придумал? – спрашивает Стефан, заранее приготовившись ликовать – он это дело любит, ему только дай повод – и одновременно ругаться, потому что, святые угодники, могу вообразить этот так называемый «отличный план»!
Его божья кара, она же сущее благословение, ослепительно улыбается, подходит, наклоняется к самому уху, доверчиво шепчет:
– Не скажу!
И ловко отскакивает в сторону, чтобы не попасть под горячую руку. И так заразительно хохочет, что невозможно тоже не рассмеяться, почему-то с неописуемым облегчением, одновременно для порядка и просто чтобы особо не зазнавался, грозя ему кулаком.
Жанна
По идее, после разговора с Люси ей должно было полегчать, но вот парадокс: все стало еще сложнее. Гораздо проще, оказывается, было ни черта не понимать, досадовать на провалы в памяти, подозревать себя в приступе лунатизма, ну или как это называется, когда ходишь во сне, а потом ничего не помнишь; ай, неважно. Важно, что это все-таки был не сон, а жизнь – вот такая она теперь есть, была и, наверное, будет – вот ужас… Или больше не будет? О боже, ужас какой!
Жанна сама не знала, чего она хочет. Не знала даже, чего на самом деле хочет захотеть, а это уже ни в какие ворота. Уж настолько-то себя надо понимать.
Даже работа ее не спасала. Ювелирные инструменты натурально валились из рук, а бухгалтерской текучки вот прямо сейчас было совсем немного, можно по-быстрому сделать буквально за час и снова с чистой совестью маяться дурью. Ну то есть не то чтобы действительно дурью. Но маяться все равно. «Поначалу скорее похоже на наказание, чем на удачу», – так говорила Люси. И была совершенно права.
Даже прогулки по городу не утешали ее, как прежде. Поди утешься, когда все время ждешь подвоха, помнишь, что в любой момент можно забрести в специальное гадское место, где как бы естественным образом, как будто так и надо, теряешь себя, становишься бессмысленной, несчастной и жалкой; да ладно бы только я, сам город начинает казаться унылой помойной дырой. Как вспомню, так вздрогну, – морщилась Жанна. – На всю жизнь хватит с меня той прогулки, больше не хочу.
Однако каждый день выходила гулять, а куда деваться. Всяко лучше, чем бездельничать дома. Ну и просто нельзя сдаваться, позволять дурному смурному мороку так тебя запугать, что на улицу носа не высунешь. Такой власти над своим поведением Жанна не давала даже холодным осенним дождям, а ведь их-то никогда не считала врагами. Просто бывают друзья с тяжелым характером, которых с трудом выносишь, но все равно любишь. Вот и ноябрьские дожди – такие друзья. С ними спорить особо не о чем, нечего им доказывать, однако сидеть по их милости дома – нет уж. Еще чего.
В Жаннином арсенале была простая, но эффективная хитрость: если не хочешь гулять просто так, ради удовольствия, придумай себе дело на другом конце центра города, не обязательно важное и полезное, любой пустяк подойдет. Эта хитрость всегда помогала выгнать себя из дома и пройти первые несколько кварталов, а дальше ноги входили во вкус и несли ее сами. И город приветливо улыбался всеми своими окнами и куполами, трепетал ветвями деревьев, заботливо зажигал фонари.