Поле сражения - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Китайский cтр.№ 95

Черепахин так и остался сидеть, закусив губу и смежив тусклые глаза.

– Сволочь! – наконец выдавил он. – Откупился, тварь вонючая!

Анна Георгиевна порывисто вскочила с лежанки, поправила на узких плечах доху, прошлась в собачьих чулках по грязному полу, остановилась спиной к мужу; бледная, исхудавшая, с прилипшей к щеке косой прядью волос.

– Ну и куда мы теперь? – спросила раздражённо.

– Чёрт его знает, – равнодушно сказал Черепахин.

– Ка-кое же ты нич-то-жество! – сквозь зубы произнесла она.

Черепахин не ответил, только сплюнул с губы прилипшую крошку табака. Ему уже приелись её бесконечные скандалы, несдержанные и грязные, как будто её никогда не учили другому обращению. Став нищей и бездомной, она сразу потеряла былую величественность и опустилась, превратившись в обыкновенную бабу, злую и распущённую. Странно, что он не мог справиться с ней такой, не мог поставить на место или вышвырнуть к чёрту на этот волчий мороз. Ни любви, ни ревности, ни надежд на её приданое у него уже не было, но он терпел её, потому что знал: достаточно остаться одному – и он растеряется, перестанет сопротивляться. Она была теперь для него дрожжами, на которых всходила и ненависть и воля к жизни.

– Какая я дура, что не ушла тогда с Силиным. Он хоть не такой мякиш, как ты! – уже кричала Анна Георгиевна.

– Ну и надо было уйти, – сказал Черепахин.

– Не твое дело! Я могу и сейчас уйти!

«Нет, хрен-то, – возразил про себя Черепахин. – Теперь и ты без меня никуда! Связаны веревочкой покрепче всякой любви! За свои миллионы ты зубами будешь глотки рвать! Одна у нас дорожка».

Анна Георгиевна тоже знала, что она не уйдёт от него до тех пор, пока не выяснится все с Машариным и они не прибьются к одному берегу.

О том, что Машарин командует отрядом красных, Черепахииы узнали сразу же, но его предательству не поверили: нечего ему было искать у красных, всё, что может потребоваться человеку, – богатство, слава, влияние, связи, – все было по эту сторону черты.

– Контрразведка – дело тонкое, – пояснял Черепахин, – могли ему дать и такое задание: войти в число партизанских руководителей, чтобы потом разом покончить с ними. Да и точные данные о замыслах врага, считай, половина успеха… Эта история с мандатами – от нас и от этого Черевиченки, – помнишь? – мне тогда ещё показалась более глубокой, чем объяснял он. Игра опасная, но свеч стоит…

Версия показалась Анне Георгиевне убедительной. Машарин в её воображении превратился в героя и великомученика, совершающего самоотверженный подвиг во имя спасения России. С этой точки зрения она объясняла себе и его нерешительность по отношению к ней: не мог он взять на себя ответственность за её судьбу, готовясь принести себя в жертву на алтарь отечества. И она любила его теперь ещё сильнее.

– Какой он, к черту, великомученик? – пытался разубедить её при последней встрече Силин. – Просто здоровое трезвое животное с хорошо развитым чувством самосохранения. Шкура всегда дороже идей, вот он и переметнулся. Будьте умницей, Анна Георгиевна, не творите себе кумира, из чего нельзя сотворить. Поедем со мной в Иркутск. Оттуда я увезу вас в любой город, какой пожелаете, и буду преданно любить до конца своих дней. Я не мальчик, мне не двадцать, и даже не тридцать, я отвечаю за свои слова. С Андреем Григорьевичем вам не по пути, это вы и сами прекрасно понимаете. А Машарин пустышка, вы любите не его, а созданный вами же идеал.

Анна Георгиевна тогда пригрозила пожаловаться мужу, если Силин позволит себе ещё раз подойти к ней с подобными предложениями.

– И я всажу пулю в его пустую скворешню, – сказал Силин. – Впрочем, я ему зла не желаю. Я хочу только добра вам и себе. Пусть живёт. Но вы, как вы?..

– Еще раз прошу оставить меня, Евгений Алексеевич! – сказала она. – Я люблю Александра Дмитриевича и знаю его лучше вашего. Я пойду по его следам, и он будет моим. В этой погоне мне нужна собака. Ею будет муж. Вы вообще ни при чем!..

Силин ушел глухой стороной в Иркутск, а они петляли от деревни к деревне, надеясь примкнуть к какой-нибудь потрепанной воинской части и установить связь с Машариным. Но такой части не находилось. Партизаны быстро продвигались на юг, заставляя Черепахиных скитаться по тылам, ночевать в неприветливых избах, где пахнет телячьими испражнениями и кислой овчиной не меньше, чем в этой дурацкой юрте, из которой их теперь гнали.

Анна Георгевна вздрогнула, всей кояжей ощутив застойный холод, волчий вой и свою неприкаянность в этом мире.

На второй день нового года Ленская партизанская группа под командованием Машарина вошла в Знаменское предместье Иркутска.

По решению Центрального штаба рабоче-крестьянских дружин приленцы шли со свернутыми знаменами, поскольку лозунг, начертанный на них, – «Вся власть Советам!» – мог посеять в рядах восставших ненужную настороженность. Обстановка в городе была до предельного сложной, хотя на первый взгляд всё выглядело просто и ясно: революционные солдаты, рабочие и крестьяне совместно выступили против ненавистного колчаковского режима; пятитысячная чешская армия соблюдает нейтралитет, поскольку ещё полтора месяца назад чехи отказались поддерживать антинародный порядок Верховного правителя; японские войска следят лишь за безопасностью своих консулов, не вмешиваясь в дела сумасшедших русских. На самом же деле каждая из сил вела свою сложную политическую игру.

Колчаковское правительство, обосновавшееся здесь после изгнания из Омска, располагало трехтысячным гарнизоном, состоящим в основном из отборных офицерских частей и юнкеров, и сдаваться не собиралось. Успешно выбив восставших из центральных районов города, командующий гарнизоном генерал-лейтенант Сычов приказал укрепить занятые позиции и беречь людей до подхода с Забайкалья дикой дивизии, которую правительство запросило у атамана Семенова. Штабисты доказывали, что на Семенова надежды мало, так как чехи могут не пропустить дивизию через байкальские тоннели.

– Пропустили же они генерала Панченко с двумя бронепоездами, почему им не пропустить и дивизию? – резонно заметил Сычов. – Окончательно ссориться с нами чехам не выгодно. Пропустят. – Всегда спокойный и рассудительный, генерал в эти дни стал как будто ещё спокойней и уверенней, и только красные прожилки на жёлтых белках затуманенных глаз и мелкий звон чайной ложечки в кружечке кофе, которым он себя постоянно взбадривал, говорили о том, что он смертельно устал. – Город мы удержим, должны удержать, – продолжал он. – Господа, какое значение имеет для нас Иркутск?.. Напомню. С потерей Иркутска мы потеряем всю нашу армию. Чехи постараются побыстрее убраться восвояси, так называемые партизаны возьмут под контроль железную дорогу и нашим отступающим из-под Красноярска войскам ничего не останется, как замерзнуть в голой тайге. Будем держаться, господа, а когда придёт дивизия, мятежников ликвидируем, силы у нас приблизительно равные. Существует только опасность, что на помощь этому Политцентру придут большевики со своими партизанами, но этого не должно случиться, так как они стоят на разных политических платформах, – генерал чуть заметно улыбнулся, не высказав своё предположение о том, что у Политцентра с большевиками куда больше противоречий, чем с правительством Верховного правителя. – Нам надо продержаться ещё сутки-двое.