– Вам действительно нравится погода?
– Да, – с крайним удивлением ответила Клара. – А вам?
– Как сказать, – протянул он. – Когда я был моложе, такая погода мне нравилась. А теперь я предпочел бы прохладу.
Клара ничего не ответила и пошла дальше. Вечерняя темнота сгущалась вокруг нас. У подошвы холма мы подошли к изгороди. Старик открыл калитку и провел нас в сад, в конце которого мы увидели небольшой домик; в одном окошке горела свеча. Даже при неверном лунном свете, с которым смешивались последние отблески заката, мы могли видеть, что сад утопал в цветах, свежий аромат которых был так чудесно сладок, что, казалось, исходил из самого сердца прекрасного июньского вечера.
Мы все трое невольно остановились, и Клара как-то особенно радостно воскликнула: «О!» – словно птица, которая собирается запеть.
– В чем дело? – немного раздраженно спросил старик и потянул ее за руку. – Здесь нет собак. Может быть, вы наступили на шип и укололи себе ногу?
– Нет, нет, сосед, – сказала она, – но здесь так чудесно, так чудесно!
– Да, конечно, – ответил он. – И запах цветов приводит вас в восторг?
Она мелодично засмеялась, и мы присоединились к ней своими хриплыми голосами.
– А как же, сосед! – сказала она. – Разве вам не нравится?
– Право, не знаю, – ответил старик и добавил, как бы оправдываясь: – Должен сказать, что в половодье, когда река заливает весь Раннимед, здесь не так уж приятно.
– А я был бы рад побывать здесь в такое время, – воскликнул Дик – Как великолепно можно было бы покататься под парусами по разлившейся реке в ясное январское утро!
– Да? – отозвался наш хозяин. – Не буду спорить с вами, сосед, не стоит. Лучше войдем в дом и поужинаем.
Мы прошли по мощеной дорожке среди роз и сразу очутились в очень уютной комнате, чистенькой, как новая безделушка, с панелями и резьбой. Но лучшим ее украшением была молодая девушка, светловолосая и сероглазая; ее лицо, руки и босые ноги покрывал темно-золотистый загар. Она была очень легко одета, но, очевидно, не из-за бедности, а просто ей так нравилось. Я сразу понял это, хотя старик и она были первыми местными жителями, которые мне встретились. Ее одежда была из шелка, а на руках сверкали браслеты, которые показались мне очень ценными. Девушка лежала на бараньей шкуре, брошенной у окна, но, как только мы вошли, вскочила и, заметив, что за стариком идут гости, захлопала в ладоши. Весело приплясывая и напевая, она провела нас на середину комнаты.
– Ну что, – сказал старик, – ты довольна, Эллен?
Девушка подлетела к нему, обвила его руками и воскликнула:
– Да, я очень довольна! И ты тоже доволен, дедушка!
– Да, да, – сказал он, – я доволен, насколько умею быть довольным. Садитесь, пожалуйста, гости!
Его слова показались нам очень странными, особенно моим друзьям. Воспользовавшись тем, что хозяин и его внучка вышли из комнаты, Дик тихо сказал мне:
– Какой ворчун! Все еще попадаются такие. В прежнее время – говорили мне – они были очень надоедливы.
Старик между тем вернулся и сел рядом с нами, громко вздыхая, чтобы привлечь наше внимание. Однако в эту минуту в комнату вошла девушка с закуской, и старик не успел ничего сказать, – мы все слишком были голодны, а я, кроме того, занялся наблюдением за внучкой, хорошенькой как картинка.
Хотя угощение и отличалось от того, что нам подавали в Лондоне, оно было, тем не менее очень вкусным. Старик, однако, неодобрительно посматривал на превосходных окуней и другие блюда на столе.
– Гм, окуни! – сказал он. – Мне очень жаль, что мы не можем предложить вам что-нибудь получше. Когда-то можно было привезти из Лондона хорошую лососину. Но теперь настало такое скверное, скудное время!
– Мы могли бы достать лососины и теперь, – с усмешкой заметила девушка, – если бы только знали, что будут гости.
– Это мы виноваты, соседи, что не привезли ее с собой, – добродушно заметил Дик. – Но если и настали скверные времена, то по крайней мере не для окуней: вот этот франт, что посредине, весил добрых два фунта, когда щеголял перед пескарями своими темными полосами и красными плавниками. А что касается лососины, сосед, то вот мой друг, который приехал из-за границы, был вчера поражен, когда я сказал ему, что у нас в Хэммерсмите ее хоть отбавляй. Я что-то нигде не слыхал про скудные времена.
Дик, по-видимому, чувствовал себя несколько неловко. Но старик, повернувшись ко мне, очень любезно сказал:
– Ах, сэр, я очень рад видеть человека из-за моря, и я в самом деле хотел бы знать, не лучше ли живется в стране, откуда вы приехали, и не энергичнее ли там работают, не освободившись вполне от соперничества. Я, знаете ли, прочел не одну старинную книгу, и они, безусловно, написаны гораздо сильнее тех, что пишутся теперь. Неограниченное соревнование было условием и для тогдашних авторов. Если бы мы не знали об этом из истории, то могли бы узнать из самих книг. В них господствует жажда приключений и видна способность извлекать добро из зла, чего совершенно нет в нашей литературе, и я невольно думаю, что наши моралисты и историки очень преувеличивают несчастья прошлых дней: ведь тогда были созданы такие великолепные произведения ума и воображения.
Клара слушала его с блестящими глазами, возбужденная, готовая с ним согласиться. Дик хмурился и казался еще более смущенным, но ничего не говорил. Старик же, постепенно разгорячаясь, оставил свою насмешливую манеру и говорил с полным убеждением. Однако, прежде чем я мог высказать то, что успел обдумать, вмешалась внучка нашего хозяина:
– Книги, книги! Все только книги, дедушка! Когда же наконец ты поймешь, что для нас главное – это мир, в котором мы живем, мир, часть которого мы составляем и который мы всегда будем любить всей душой. Посмотри, – сказала она, распахнув окно в безмолвный ночной сад, где темные тени чередовались с полосами лунного света и пробегал трепетный летний ветерок. – Посмотри: вот наши книги теперь! И вот еще, – добавила она, подойдя к обоим влюбленным и положив руки им на плечи. – И вот этот заморский гость с его знаниями и опытом. И даже ты, дедушка (улыбка пробежала по ее лицу), со всей своей воркотней и желанием вернуться к «доброму старому времени», когда, насколько я понимаю, такой безобидный ленивый старик, как ты, скорее всего погиб бы с голоду или платил бы солдатам, чтобы отнимать у народа его добро – пищу, одежду и жилье. Да, вот наши книги! Если же мы хотим большего, разве мы не находим его в тех великолепных зданиях, которые мы воздвигаем по всей стране (а я знаю, что в прежние времена ничего подобного не было), в зданиях, где человек может трудиться с увлечением, вкладывая все, что в нем есть лучшего, в свою работу и заставляя свои руки отражать движения ума и души.
Она остановилась, а я, не в силах оторвать от нее глаз, подумал, что если она – книга, то картинки в этой книге прелестны: румянец на нежных смуглых щечках и серые глаза, как звезды, приветливо глядевшие на нас.