Сергей Дягилев. "Русские сезоны" навсегда - читать онлайн книгу. Автор: Шенг Схейен cтр.№ 135

Копии обоих писем, переписанные Борисом Кохно, были переданы в архив Дягилева, их оригиналы остались у Бертло. Никаких иных документов об этом у Дягилева не сохранилось. Это не значит, что он забыл о своем брате, и, как мы увидим далее, существует несколько свидетельств, указывающих на то, что Дягилев не оставлял попыток помочь семье Валентина.

Поддержка и вмешательство Бертло не принесли никаких результатов: власти продолжали отрицать факт ареста Валентина и отказывались предоставить какую-либо информацию об этом. Все это подтверждало, что в Советском Союзе существовали политические силы, на которые невозможно было повлиять. И должно быть, Дягилев впервые по-настоящему убедился в том, что он больше не мог вернуться на родину.

Нам остается лишь гадать, какое влияние оказало это на его душевное и эмоциональное состояние. Дягилев ни с кем это не обсуждал, и никто из его близких друзей не оставил ни письменных, ни устных свидетельств о тех событиях. Похоже, ни Стравинский, ни тем более Григорьев ничего не знали о произошедшем, и даже Лифарь, который был так близок с Дягилевым в те годы, ничего об этом не написал. Вряд ли Вальтер Нувель и Павел Корибут-Кубитович, единственные в дягилевском окружении, кто хорошо знал Валентина и Юрия, пребывали в полном неведении, но и они хранили молчание. Единственный, кто обладал всей информацией, был Кохно. Однако и он ни в своих записях, ни в интервью не упоминал об исчезновении братьев Дягилева. Возможная причина этого «заговора молчания» кроется в том, что Сергей попросил своих друзей хранить молчание, опасаясь, что разговоры о судьбе Валентина поставят под удар остальных членов семьи.

Заключенный Валентин Дягилев. Фото из материалов ОГПУ

По свидетельству Григорьева, Дягилев на протяжении всей весны 1928 года был «мрачен и молчалив», и казалось, что мыслями он далек от своей труппы³. На плечи Григорьева и Кохно лег больший груз – им предстояло поставить три новых балета для нового сезона: «Оду», «Аполлона Мусагета» и «Богов-попрошаек». Балет «Боги-попрошайки» на музыку Генделя в переложении Бичема был рассчитан исключительно на британскую публику. Новый балет Стравинского «Аполлон Мусагет» так же, как в свое время «Байка про лису, петуха, кота да барана» и «Царь Эдип», не был написан специально для труппы Дягилева. Стравинский получил заказ от Отдела музыки Библиотеки Конгресса, а гонорар ему заплатила меценат Элизабет Спрэг Кулидж. Мировая премьера «Аполлона Мусагета» состоялась 27 апреля 1928 года в Вашингтоне, и тогда это сочинение уже было обещано Дягилеву. У Дягилева было сложное отношение к этому произведению, так как оно было создано не по его инициативе. Однако Стравинский сумел его заинтересовать, внушив, что балет позволит продемонстрировать мастерство Лифаря⁴. Некоторым утешением для Дягилева стало и то, что по своему уровню вашингтонская премьера не могла соперничать с его спектаклями, и он представил эту постановку как новый балет Стравинского, созданный специально для русской труппы. Дягилев попытался поставить на место своего композитора, злословя о его покровительнице («эта американка совсем глухая!»). Ответ Стравинского был беспощаден: «Возможно, она и глухая, но она платит»⁵, – а именно в этом Дягилев тягаться с американкой не мог. Он уже был не в состоянии предложить Стравинскому достойный гонорар, вследствие чего был вынужден заимствовать «чужие» балеты, и это все больше его расстраивало.

Автором «Оды» – первой премьеры сезона – стал тогда еще совсем юный, а потому и совсем недорогой русский композитор Николай Набоков, прибывший во Францию в середине 1924 года. Из всех русских композиторов, с которыми Дягилеву доводилось сотрудничать, Набоков был наименее талантливым, и вряд ли Сергей этого не знал. У Набокова были другие преимущества. Он был умен, образован и красноречив и, помимо этого, был частым гостем в доме Валентина, когда жил в Петрограде. Тогда вместе с Павлом и Алешей, племянниками Сергея Дягилева, впоследствии погибшими во время Гражданской войны, он играл в домашнем оркестре, которым руководил сам Валентин. ^[325] Возможно, уже этим Набоков заслужил благосклонность импресарио. Однако личная симпатия к молодому композитору не помешала Дягилеву передать полное руководство постановкой балета в руки неопытного Кохно. Дягилев поручил Набокову написать «Оду» в первой половине 1927 года, а для оформления спектакля пригласил молодого русского художника Павла Челищева.

Единственным спектаклем, к постановке которого Дягилев в ту весну приложил руку, стал «Аполлон Мусагет». На роль балетмейстера он пригласил Баланчина, а для создания костюмов и декораций – представителя наивного искусства художника Андре Бошана. Стравинский еще прошлым летом закончил первую часть партитуры. Дягилев провел тогда целый день в Ницце, где жил Стравинский, и, впервые услышав эту музыку, не смог скрыть восторга по поводу нового творения композитора: «Вещь, конечно, удивительная, необыкновенно спокойная, светлая, как у него еще никогда не было, контрапунктическая работа неимоверно филигранная с благородными прозрачными темами, все в мажоре, как-то музыка не от земли, а откуда-то сверху»⁶, – писал Дягилев Лифарю.

Полгода спустя в Ницце состоялась новая встреча, на этот раз в присутствии Баланчина. Это был первый опыт совместной работы Стравинского с хореографом, положивший начало многолетнему сотрудничеству, которое будет продолжаться вплоть до смерти композитора.

30 марта в Ницце «Русские балеты» дали благотворительное представление по приглашению великого князя Михаила Романова, иммигрировавшего в Европу задолго до революции. Его супруга, графиня де Торби, являлась прямым потомком Александра Пушкина, что заинтересовало Дягилева. Графине принадлежало одиннадцать писем Пушкина, а Сергей жаждал их заполучить. Графиня пообещала завещать ему одно из них, если он организует благотворительное выступление труппы. Этого было достаточно, чтобы Дягилев согласился. В юности, как и многие, он преклонялся перед Пушкиным, а теперь, будучи отрезан от родины, увлекся поэтом и его творчеством еще более страстно. Его интересовали не только письма Пушкина: последнее время он все больше увлекался старинными русскими книгами и начал фанатично их коллекционировать. Он тратил много сил и денег на свою страсть к старым изданиям, закупая их по всей Европе – от Греции до Польши. Он проводил целые дни в букинистических лавках, а когда у него не хватало времени приехать в тот или иной город, чтобы лично посетить нужный ему магазин, то он отправлял туда на поезде Кохно или просил находившихся неподалеку знакомых приобрести необходимые ему издания⁷. Что касается писем Пушкина: графиня де Торби скончалась вскоре после того, как включила в свое завещание Дягилева, в результате чего письмо Пушкина (адресованное теще поэта) досталось ему еще до того, как состоялся благотворительный вечер. Между тем Дягилев в спешном порядке собирал деньги, чтобы приобрести оставшиеся десять писем Пушкина (они вызывали еще больший интерес, так как были адресованы невесте поэта Наталье Гончаровой). Отчасти по этой причине он продал занавес, выполненный Пикассо к «Треуголке», за солидную сумму в 175 тысяч франков. Впрочем, в этом Дягилеву помог сам художник, а также Поль Розенберг, торговец, через которого он обычно продавал свои работы⁸.