Прощание - читать онлайн книгу. Автор: Карл Уве Кнаусгорд cтр.№ 85

«Nice tie», – сказал бас-гитарист, и вот я, весь красный, уже иду за ним в артистическую уборную. Он был во всем черном, плечи сплошь в крупной татуировке, сам черноволосый и в ковбойских сапогах, и оказался дружелюбнейшим человеком, он угостил меня пивом и обстоятельно ответил на все школьнические вопросы из моего списка. В другой раз я, сидя на мягком кожаном диванчике в кафе «Галери», брал в Бергене интервью у Блейна Рейнингера, который только что ушел из Tuxedomoon. Так что для меня было делом решенным и не подлежащим сомнению, что, окончив гимназию, я отправлюсь только сюда, в этот огромный город с его концертными залами, магазинами пластинок и кафе.

После концерта Wall of Voodoo мы посидели в «Пещере» и решили, когда я приеду, основать свою рок-группу. Приятель Ингве Пол будет бас-гитаристом, гитаристом – Ингве, я – ударником, а вокалиста подыщем, когда придет время. Музыку будет писать Ингве, я – сочинять тексты, и однажды, решили мы с ним, мы выступим здесь, в «Пещере». В то время для меня съездить в Берген значило почти что побывать в будущем. На несколько дней я покидал свою нынешнюю жизнь, чтобы заглянуть в будущее, прежде чем вернуться в свое настоящее. В Кристиансанне я был одинок и все должен был завоевывать сам, в Бергене у меня был Ингве, и все, что имел он, само текло мне в руки. Не только рестораны и кафе, магазины и парки, читальные залы и аудитории, но и все его друзья, которые не только знали меня, но и то, чем я занимаюсь, что у меня есть своя музыкальная программа на местном радио и что я пишу о новых пластинках и концертах в «Федреланнсвеннен»; после таких встреч Ингве всегда рассказывал, что они обо мне сказали, в основном находилось что сказать у девушек – мол, я красивый или выгляжу взрослее своего возраста, и так далее, но бывало, что высказывались и парни – особенно запомнилось замечание одного из них, Арвида, дескать, я очень похож на подростка из фильма Висконти «Смерть в Венеции». В их глазах я что-то значил, и это была заслуга Ингве. Он брал меня с собой в «Виндилхютту», где каждый раз встречал с компанией Новый год, а однажды летом, когда я в Арендале торговал на улице кассетами и у меня завелись лишние деньги, мы почти каждый вечер ходили куда-нибудь в ресторан, и как-то вечером Ингве, помнится, удивился, но в то же время явно был горд, что я, выпив пять бутылок вина, еще что-то соображал. Лето кончилось тем, что у меня завязались отношения с сестрой его девушки. В то время он часто фотографировал меня своей зеркалкой «Никон», все снимки черно-белые и ужасно постановочные, а однажды мы вместе пошли в фотоателье, чтобы сфотографироваться там и подарить наш портрет обоим дедушкам и бабушкам. Они получили этот подарок, но, кроме того, наша фотография попала на витрину кристиансаннского кинотеатра, где любой желающий мог полюбоваться на нас, одетых по моде восьмидесятых годов и с прическами того времени, старательно позирующих перед объективом: на Ингве в голубой рубашке с ремешочками на одном запястье, с волосами коротко подстриженными на макушке и длинными на затылке и на мой ремень с заклепками, мой черный пиджак с закатанными рукавами и черные брюки, на мою прическу – еще короче на макушке и еще длиннее на затылке, чем у Ингве, а в довершение всего – на болтающийся в ухе крестик. В то время я часто ходил в кино, чаще всего с Яном Видаром или кем-то еще из твейтских приятелей, и, глядя на эту выставленную в ярко освещенной витрине фотографию, отчего-то не воспринимал ее как что-то, имевшее отношение ко мне и к моей кристиансаннской жизни, обладавшей некоторыми внешними, объективными качествами, – в том смысле, что эта жизнь была привязана к определенным местам, таким как школа, спортзал, торговый центр, и к определенным людям – моим друзьям, одноклассникам, членам футбольной команды; для меня это фото принадлежало иному ряду, интимному и сокровенному, имеющему отношение в первую очередь к ближайшим родственникам и к тому, кем мне еще только предстояло стать, когда я наконец вырвусь отсюда. Если Ингве говорил обо мне со своими друзьями, то я о нем в разговорах с моими никогда не упоминал.

То, что внутреннее пространство было выставлено на всеобщее обозрение, казалось странно и неприятно. Но, не считая отдельных комментариев, особого интереса это ни у кого не вызывало, поскольку я мало кого интересовал вообще.

Закончив наконец в 1987 году гимназию, я, однако, по какой-то причине так и не уехал в Берген, а отправился в маленький поселок на острове в Северной Норвегии и там год проработал учителем. Предполагалось, что по вечерам я буду писать свой роман, а на скопленные из зарплаты деньги поеду на год в Европу; я купил книжку, в которой описывались все возможные и невозможные подработки, потому что думал, переезжая из страны в страну, из города в город, понемножку работать, понемножку писать роман и вести свободную и независимую жизнь, но тут меня за написанные в тот год тексты приняли в новооткрытую Академию писательского мастерства в Хордаланне, и я, польщенный признанием, поменял все планы и девятнадцати лет от роду отправился в Берген, где вопреки всем мечтам о вольной бродячей жизни провел следующие девять лет.

Начиналось все прекрасно. Светило солнце, когда я вышел на рыбном рынке из аэроэкспресса, и Ингве, прирабатывавший в выходные и в каникулы за стойкой в гостинице, встретил меня в хорошем настроении: через полчаса работа у него закончится, и тогда мы, купив креветок и пива, отпразднуем начало моей новой жизни. Мы сидели на крыльце перед его квартирой и выпивали под музыку Undertones, доносившуюся из стереосистемы в одной из комнат. К вечеру мы уже изрядно набрались, вызвали такси и поехали к Уле, одному из приятелей Ингве; выпив у него еще на дорожку, мы отправились в кафе «Опера» и просидели там до закрытия; к нашему столику то и дело кто-нибудь подходил. «Это мой младший братишка Карл Уве, – говорил каждый раз Ингве. – Он приехал в Берген, чтобы учиться в Академии писательского мастерства. Писателем будет». Ингве договорился о жилье для меня на окраине, в Саннвикенене. Девушка, которая там жила, собиралась на год в Южную Америку, и пока квартира не освободилась, мне пришлось пожить у брата на диване. Он все время делал мне замечания по мелочам, так повелось издавна, еще со времен «Алрека», когда я стал приезжать к нему на несколько дней. Брат бранил меня за то, что я режу бурый сыр чересчур толстыми ломтями, что забываю поставить пластинку на место, туда, откуда взял, такие же замечания он делал мне и теперь: что я после душа не вытер за собой насухо пол, что на полу после меня остаются крошки, что я недостаточно аккуратно ставлю иглу на пластинку. Так продолжалось, пока у меня наконец не лопнуло терпение. Мы стояли возле его машины, и он объяснял мне, что в прошлый раз, когда мы садились, я слишком резко захлопнул за собой дверцу. Я в бешенстве закричал, что хватит меня учить. И он перестал – с тех пор я никогда больше не слышал от него замечаний. Однако баланс наших отношений не изменился: это я вошел в его мир и в этом мире как был, так и остался младшим братишкой. Обстановка в академии оказалась непростой, новых друзей я там не приобрел, отчасти потому, что все были старше меня, отчасти потому, что я ни с кем так и не сумел найти никаких точек соприкосновения, поэтому я продолжал ходить хвостом за Ингве, названивал ему, спрашивал, есть ли у него планы на выходные, а так как планы у него были всегда, то нельзя ли мне присоединиться. Да, пожалуйста. Прослонявшись целое воскресенье один по городу или пролежав весь день в своем жилище с книгой на кровати, я к вечеру уже не мог устоять против искушения пойти к Ингве, хотя и говорил себе, что не надо бы этого делать, а надо самому придумать, чем себя занять, но в результате все равно оказывался у него на диване перед телевизором и провел там столько вечеров, что и не сосчитать.