– Я вполне могу позвонить и сказать, что останусь.
– Поезжай домой. Сделаем так, как решили.
– Окей. Тогда я поехал.
Он отбросил сигарету, достал из кармана ключи от машины. Я поднялся и подошел к нему на несколько шагов, но не слишком близко, чтобы не создать ситуацию для рукопожатия или объятий. Он отпер дверцу, сел в машину и, глядя на меня снизу, повернул ключ зажигания, включая мотор.
– Ну, бывай, пока, – сказал он.
– Пока. Езжай осторожно. И привет твоим!
Он закрыл дверцу, тронулся с места, остановился и пристегнул ремень безопасности, включил передачу и стал медленно выруливать на шоссе. Я пошел за машиной. Внезапно на машине загорелись габаритные огни, и она задним ходом поехала назад.
– Лучше, если это останется у тебя, – сказал Ингве, высовывая руку за спущенное стекло. Это был коричневый конверт, который вручил нам агент похоронного бюро. – Мне нет смысла брать его в Ставангер, – сказал он. – Пускай лучше остается тут. Окей?
– Окей, – сказал я.
– Пока, увидимся, – сказал он.
Стекло скользнуло на место, и раздававшаяся на всю парковку музыка вдруг зазвучала как будто из-под воды. Я стоял, не сходя с места, пока его машина не выехала на шоссе и не скрылась из вида. Во мне говорило детское побуждение: если я уйду раньше, случится несчастье. Затем я спрятал конверт во внутренний карман куртки и зашагал в сторону города.
За два дня до этого мне в два часа дня позвонил Ингве. По его голосу я сразу понял, что он звонит не просто так, и первая мысль, которая пришла мне в голову: умер папа.
– Привет, – сказал он. – Это я. Звоню, чтобы тебе сообщить… Тут, знаешь, такое дело… Так вот, понимаешь…
– Да? – переспросил я.
Я стоял в прихожей, одной рукой опершись о стену, в другой держа трубку.
– Папа умер.
– О, – сказал я.
– Только что позвонил Гуннар. Бабушка нашла его сегодня утром в кресле мертвым.
– Отчего он умер?
– Не знаю. Наверное, сердце.
В прихожей никого не было, лампа под потолком не горела, немного света проникало только из кухни в конце коридора и немного с другой стороны, из открытой двери спальни. Из зеркала, куда был направлен мой взгляд, на меня словно откуда-то издалека смотрело темное лицо.
– И что нам теперь делать? В смысле – что конкретно.
– Гуннар считает, что мы должны заняться всеми хлопотами. Так что надо туда ехать. Вообще-то как можно скорее.
– Да, – сказал я. – Я как раз собирался на похороны Боргхиль, ты поймал меня на выходе. Так что чемодан уже собран. Могу выезжать. Встретимся на месте?
– Хорошо, – сказал Ингве. – Тогда я приеду завтра с утра.
– Завтра, – повторил я. – Дай-ка подумать.
– Может, тебе лучше вылететь самолетом? Тогда мы могли бы поехать вместе.
– Правильно. Так и сделаю. Я перезвоню, как только узнаю рейс. Окей?
– Окей. До скорого.
Положив трубку, я пошел на кухню и налил в чайник воды, достал из шкафа чайный пакетик и положил себе в чашку, прислонился к спинке стула и стал смотреть в окно на тупичок, на который выходил дом; сейчас от него видны были только отдельные пятна серого между зеленых кустов, тянувшихся густой стеной между садом и обочиной. На другой стороне росло несколько огромных лиственных деревьев, в их глубокой тени проходила дорожка, ведущая к магистрали, над которой величественно высилась больница Хаукеланн. Единственное, о чем я мог думать, – это о том, что я не в состоянии думать о том, о чем надлежит. Папа умер, думал я. Это большое и важное событие, оно должно целиком занимать мое внимание, но на деле выходит иначе: вот я стою и гляжу на чайник и нервничаю, почему он никак не кипит. Стою тут, глазею в окно и думаю, как нам повезло с этой квартирой, так я думаю каждый раз, когда вижу этот сад, потому что за ним ухаживает старушка-домохозяйка, а не о том, что папа умер, хотя значение имеет только это. Видимо, это шок, подумал я и стал наливать в чашку воду, не дождавшись, пока она закипит. Чайник – сверкающую дорогую модель – мы получили от Ингве в качестве свадебного подарка. Желтую керамическую чашку из Хёганеса уж не помню, кто подарил, помню только, что она была в списке пожеланий, который составила Тонья. Я пополоскал в чашке чайный пакетик, кинул его в мойку и с чашкой в руке перешел в столовую. Слава богу, хоть дома никого нет!
Я походил по комнате, пытаясь осмыслить, что папа умер, но безуспешно. Смысл не открывался. Я сознавал случившееся, принимал его к сведению, но смысл до меня не доходил, то есть не то чтобы я не понимал, что оборвалась жизнь, которая могла бы еще продолжиться, но этот факт оставался для меня всего лишь одним из множества других, вместо того чтобы занять в моем сознании подобающее место.
Я все ходил по комнате с чашкой в руке, за окном было пасмурно и тепло, открывающаяся из него местность со множеством крыш и пышных зеленых садов полого спускалась по склону. Мы поселились тут всего пару недель назад, переехав из Волды, где Тонья училась в институте на отделении радиожурналистики, а я закончил роман, который должен был выйти через два месяца. Это было наше первое настоящее семейное гнездо: квартира в Волде не в счет, она была временной, а эта будет постоянной, по крайней мере, задумывалось именно так. От стен еще пахло краской. Цвета бычьей крови в столовой, который мы выбрали по совету матери Тоньи. Она была художницей, но большую часть времени тратила на обустройство дома и приготовление пищи – то и другое на самом высоком уровне, – дом ее выглядел как картинка из журнала по дизайну интерьеров, а еда у нее всегда подавалась изысканная и искусно сервированная. Другие комнаты были белые, цвета яичной скорлупы. Но наша квартира отнюдь не производила впечатления картинки из дизайнерского журнала, слишком многое здесь – мебель, постеры и книжные полки – напоминало о студенческом быте, к которому мы привыкли. Роман я написал на учебный кредит; номинально я учился на отделении литературоведения; к Рождеству эти деньги подошли к концу, и мне пришлось обратиться в издательство за авансом, которого хватило до этого дня. Поэтому папина смерть случилась как нельзя кстати, ведь у него были деньги, не могло же не быть? Братья втроем продали дом на Эльвегатен и выручку разделили между собой. С тех пор не прошло и двух лет. Не мог же он их потратить за такое короткое время?
У меня умер отец, а я думаю о деньгах, которые после него получу.
Ну и что?
Мало ли что мне подумалось, ведь это от меня не зависит, так ведь?
Я отставил чашку на обеденный стол, отворил тонкую дверь и вышел на балкон, оперся одеревеневшими руками на перила и стал смотреть вдаль, вдыхая полной грудью теплый летний воздух, наполненный запахом растений, автомобилей и города. В следующий момент я уже снова был в комнате и оглядывался, соображая, что бы мне сделать: поесть, что ли, или попить? Пойти что-нибудь купить?