Прощание - читать онлайн книгу. Автор: Карл Уве Кнаусгорд cтр.№ 101

– Что, и бабушка?

– Ну да. Ты не поверишь. Но мы решили навести порядок и проводить поминки здесь.

Сквозь стеклянную дверь мне было видно, как бабушка ставит миску на пол. Отойдя на несколько шагов в сторонку, она стала оглядываться.

– По-моему, это хорошая мысль.

– Не знаю, – сказал я. – Но это уже решено. Вымоем весь этот чертов дом и наведем в нем красоту. Купим скатерти, цветов и…

В дверь заглянул Ингве. Увидев, что я говорю по телефону, он округлил брови и удалился, в тот же миг с веранды в комнату вошла бабушка. Встав перед окном, она стала смотреть в сад.

– Пожалуй, я приеду на день раньше, – сказала Тонья, – тоже чем-нибудь помогу.

– Похороны в пятницу, – сказал я. – А как ты с работой – возьмешь выходной?

– Да. И приеду с утра. Я очень по тебе соскучилась.

– А что ты сегодня делала, а?

– Да так, ничего особенного. Побывала у мамы и Ханса, пообедала. Оба просили передать тебе привет, они помнят о тебе.

– Да, они прекрасные люди, – сказал я. – И что же было там на обед?

Мать Тоньи изумительно готовила, пообедать у нее в доме – выдающееся событие, если ты гурман. Но я не гурман и в еде неприхотлив, по мне, что рыбные палочки, что запеченный палтус, сосиски или говядина «Веллингтон» – все едино, у Тоньи же, когда речь заходила о разных блюдах, глаза начинали блестеть, у нее тоже был этот талант, и она любила возиться на кухне; и хотя она готовила разве что пиццу, но всякий раз вкладывала в это душу. Она была самым чувственным человеком из всех, кого я встречал. И ей, как нарочно, достался муж, который воспринимал ежедневные застолья, уют и близость всего лишь как необходимое зло.

– Камбала. Так что ты ничего не потерял. По ее голосу я понял, что она улыбнулась.

– Но знаешь, это было нечто восхитительное.

– Нисколько не сомневаюсь, – сказал я. – А Хьетиль и Карин тоже там были, или нет?

– Были. И Атле.

У них в семье, как и у других людей, бывало всякое, но оно не становилось предметом обсуждения, а если как-то проявлялось, то у каждого по отдельности или давало себя знать в оттенках общего настроения. Одной из особенностей, которые нравились во мне Тонье, было, как я понимаю, вот это пристальное внимание к всевозможным оттенкам человеческих отношений: оно явилось для нее чем-то новым и непривычным, и она с огромным интересом слушала, когда я ей об этом рассказывал. У меня это было от матери – с моего раннего отрочества мы вели с ней долгие беседы о знакомых или случайно встреченных людях, о том, что они сказали, почему именно так, а не иначе, что они собой представляют, где живут, кто их родители, дома – и увязывали это с вопросами политического, этического, морального, психологического и философского характера. Именно благодаря этим беседам в дальнейшем мой интерес в основном сфокусировался на том, что происходит между людьми, и я всегда старался истолковать их отношения; долгое время я также считал, что хорошо разбираюсь в людях, но это было не так, ведь на что бы я ни смотрел, я всюду видел только себя; возможно, однако, что вовсе не это, а совсем другое было главным в наших разговорах с Тоньей; главное было, что речь шла о нас с мамой – как мы сблизились через речь и рефлексию, благодаря которым крепли связывающие нас узы; точно так же я стремился укрепить свою связь с Тоньей. И это было правильно: она нуждалась в этом настолько же, насколько я нуждался в ее здоровой чувственности.

– Я скучаю по тебе, – сказал я, – но рад, что ты не здесь.

– Обещай, что не будешь скрывать от меня, что ты сейчас переживаешь, – сказала она.

– Не буду, – пообещал я.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– И я тебя люблю, – ответил я.

Как всегда, после этих слов, я прислушался к себе – правда ли это. Мелькнувшее ощущение тотчас же ушло. Конечно же, это правда, конечно же, я ее люблю.

– Позвонишь завтра?

– Разумеется. Ну, всего хорошего, пока…

– Всего хорошего. И передай привет Ингве.

Я положил трубку и пошел в кухню. Ингве стоял там, прислонившись к рабочему столу.

– Это была Тонья, – сказал я. – Тебе привет.

– Спасибо, – сказал он. – И ей от меня передай.

Я присел на край стула.

– Ну что? На сегодня закончили?

– Да. Я, по крайней мере, уже наработался.

– Я только вот схожу в киоск, и тогда мы… ну, ты знаешь. Тебе ничего не надо?

– Может, купишь пачку табака? И заодно, может быть, чипсов или чего-нибудь вроде?

Я кивнул и поднялся, спустился по лестнице, надел куртку, оставленную в гардеробе, проверил во внутреннем кармане, на месте ли деньги, и взглянул на себя в зеркало, перед тем как выйти. Вид у меня был заезженный. И хотя в последний раз я плакал несколько часов назад, по глазам это все еще было заметно. Они не то чтобы покраснели, но казались мутными и какими-то водянистыми.

На крыльце я на секунду остановился. В голову вдруг ударила мысль, что нам многое нужно спросить у бабушки. До сих пор мы чересчур осторожничали. Например, когда приехала скорая? Сколько времени пришлось ждать после вызова? Как долго оставалась надежда его спасти? Приехали они вовремя или опоздали?

Они должны были въехать на гору с включенным маячком и воющей сиреной. Из машины выскочили водитель и врач, захватив оборудование, они взбежали на крыльцо к двери. А если дверь была заперта? Дверь здесь всегда держали на замке. Сообразила ли она впопыхах спуститься и отпереть дверь к их приезду? Или они звонили и ждали, пока им откроют? Что она сказала им, когда они пришли: «Он лежит там» – и провела их в гостиную? Сидел ли он все так же в кресле, когда они пришли, или лежал на полу? Пытались ли они его оживить? Массаж сердца, кислород, дыхание изо рта в рот? Или же сразу констатировали смерть, так как сделать уже ничего было невозможно, и они просто положили его на носилки и унесли, обменявшись с ней несколькими словами. Что она поняла из сказанного? Что сказала сама? И когда это произошло: утром, днем или вечером?

Не можем же мы уехать отсюда, так и не узнав, при каких обстоятельствах он умер, так ведь?

Я вздохнул и спустился вниз. Небо надо мной расчистилось. Если несколько часов тому назад оно все было затянуто сплошной пеленой туч, то сейчас тучи образовали горный ландшафт с протяженными долинами, крутыми обрывами и острыми пиками, местами белыми и пушистыми, как снег, местами серыми, как неприступные скалы, в то время как широкие равнины, озаренные заходящим солнцем, не столько сияли и горели, как это часто бывает, красноватыми отсветами, сколько казались размытыми, погруженными в некую влагу. Матово-красные, темно-розовые, висели они над городом, окруженные всевозможными оттенками серого. Зрелище какой-то нечеловеческой красоты. Казалось бы, все должны были высыпать на улицу, машины должны останавливаться, двери распахиваться, а водители и пассажиры – вылезать и, задрав голову, восхищенно любоваться тем, что делается вверху, гадая, что за явление разыгрывается у них над головой.