За то, что поселок отнял у него сестру.
За то, что какой-то непойманный ублюдок поставил крест на ее будущем, возвел надгробие из розового мрамора с белыми прожилками.
И Влада не надела выпускное платье, не влюбилась в мальчика, не поступила в институт, даже тела ее не нашли, и могила была фиктивной.
А особенно люто Олег ненавидел себя. Потому что бухал крымские вина и загорал на коктебельском пляже, пока кто-то уводил сестренку во мрак.
Он обогнул школу, где промучился восемь лет, и пошел мимо стадиона. На поле подростки гоняли мяч. Турникеты, футбольные ворота без сеток, нестриженые кусты, окаймляющие беговую дорожку, и стертые разметки – ничего не изменилось. Изменился только он сам.
Он уезжал из поселка худощавым и стройным, и девчонки считали его привлекательным, разве что несдержанность отваживала потенциальных невест. За три года Олег поправился на двадцать пять килограммов и весил почти центнер. Под футболкой проступало пивное брюшко, под наждачной щетиной – дополнительный подбородок. Высокий рост мешал назвать его толстяком, но это было вопросом времени. Московский рацион составляли вареники и хинкали в пакетах. В отросших волосах появилась седина. Из-за постоянных возлияний лицо обрюзгло и состарилось раньше срока – но как на трезвую голову не свихнуться в Первопрестольной?
Целыми днями он мотался по мегаполису, потел в метро, втюхивая гостям столицы жилплощадь, а под вечер глотал из банок пиво и грыз полуфабрикаты.
«Не хочу, чтоб ты стал толстым», – сказала Влада за три дня до исчезновения. До катастрофы, разрушившей семью Толмачевых.
Сегодня, дети, вы усвоили важный урок: в жизни не бывает так, как вы хотите.
Асфальт закончился. Дорога была выложена отнюдь не желтым кирпичом, а бетонными плитами. В этой части поселка стояли двухэтажные сталинки, выглядящие уныло и аварийно. На железных удавках сушилась унылая одежда посельчан, унылый кот уныло вылизывал яйца под облезлой голубятней. Олег спустился по ступенькам во двор, совершенно деревенский, с курятниками и собачьей будкой. Из зарешеченных сарайчиков несло птичьим пометом.
Запах дома…
Олег отмахнулся от идиотской ностальгии, презрительно сплюнул. Ощупал языком десну, альвеолу, в которой до мая мирно гнездился передний зуб.
Резец он потерял в драке. И именно это стало причиной его возвращения в Свяжено.
Нет, здесь не вставляли зубы. Кроме аптеки, в поселке функционировала поликлиника и отделение скорой, но никаких стоматологий. Суть в другом. Когда его избивали трое, когда кроссовки споро впечатывались в живот, он увидел сестру.
Он шел к метро, заключив очередную удачную сделку. Лохи согласились на минимальную скидку за квартиру напротив гудящей фабрики. В пакете грелась чекушка, на душе было радужно. Эти переменчивые радуги, впрочем, легко трансформировались в алые пятна злобы. Коротышка, сидевший на детской площадке, попросил сигарету. Олег сказал, что не курит, и услышал брань в свой адрес.
– Что ты вякнул? – не раздумывая, он перепрыгнул парапет и устремился к хаму.
Двое приятелей коротышки вышли из подворотни, на ходу застегивая джинсы. Завязалась драка с заранее предрешенным финалом. Олег пропустил удар, следом – еще один. Из носа хлынула кровь, рот наполнился жидкой медью.
Сгруппировавшись кое-как, он лежал на газоне. И видел за малиновой пеленой, за мельтешащими ходулями арку, и в арке – девочку. Со светлыми расплетенными волосами, с огромными голубыми глазищами: эти глаза, эта небесная синь колебалась, покидая предусмотренные грани глазниц, будто в отрыве от бледного лица, будто ее нарисовали волшебной акварелью поверх выцветшей фотографии. Глаза были ближе, чем их обладательница. Они мерцали в голове Олега, обезболивали, утешали. Так маленькая Влада смотрела на загипсованного брата: он сломал кисть, упав с велика. Пока она смотрела, исчезала боль.
Владиславу Толмачеву последний раз видели у поселкового Дома культуры третьего июля две тысячи восьмого в 18.00. Летними вечерами добровольцы прочесывали окрестности. Осенний дождь оплакивал девочку. Январская вьюга выла, твердя, что шансов нет.
Но спустя десять лет Толмачев увидел сестру. И услышал шепот:
«Иди домой».
Гопников вспугнул полицейский патруль. Олега отвезли в больницу. Дежурный врач сказал, что ему чертовски повезло: ни нос, ни ребра не сломаны. Правда, улыбка подрихтована, но дантисты творят чудеса, были бы деньги.
Олег понимал, конечно, что никакой Влады в арке не было. Но, зализав раны, он отписался арендодателям и забронировал билет.
Возле сталинок буйствовала зелень. Белье плескалось на июньском ветру. В четвертом подъезде – вспомнил Олег – жила Оля, его бывшая девушка. Они расстались, когда он уехал. Оля, судя по страничке в социальной сети, смоталась из страны. Три года у него не было серьезных отношений. Самое время озвереть.
Грунтовка петляла под сенью ив.
Неказистый дом показался за поворотом. Олег придушил нежелательные эмоции. Осмотрел придирчиво забор, покореженный у калитки. Почтовый ящик, раньше висевший на столбике, прислонился к штакетнику. В дворовой беседке можно уединиться, задернув присобаченную душевую шторку.
Из гаража летели ошметки ссоры. Женский голос костил за пьянство, мужской – отнекивался.
Олег толкнул калитку, и Геракл залаял истошно, загремел цепью.
«Забыл меня», – кисло усмехнулся Олег.
Отец высунулся из гаража. За его плечом маячила сожительница, тетя Люда.
– Здорова, – сказал отец так, словно Олег вернулся из парка, где гулял с друзьями, и не было трехлетней разлуки.
– Здорова, – вторил Олег.
4. Письмо
Кухня пахла подсолнечным маслом; масло отец Олега продавал на рынке, переметнувшись в частные предприниматели. По марлевой сетке ползала зеленая муха.
Папина сожительница подала на стол куриный бульон, жаркое и пироги. Худая, с копной смоляных волос, тетя Люда работала в магазине хозяйственных товаров и приходилась отцу кумой. Олега она смущалась сильнее, чем он ее. Задала пару вопросов о столице и, получив сухие ответы, смылась, якобы за крупой. Мужчины остались одни.
– И как там Москва? – отец повторял вопросы тети Люды, вероятно, он тоже не знал, как себя вести с блудным сыном.
– Стоит, – Олег вычерпывал ложкой суп, надеясь, что не выглядит со стороны слишком голодным. – Че с ней станется?
– А зуб где потерял?
– Ударился о турникет.
– Ну-ну. Бери пирог вместо хлеба.
– Угу, – Олег отщипнул тесто, повел глазами по кухне. – Ремонт сделал?
– Ну такое. В процессе. Обои поклеил, плитку теперь надо класть. А у меня же нога.
Олег понятия не имел, что у отца с ногой, но спрашивать не стал. Папа постарел за три года, задубел и облысел до седого венчика на затылке. Он притворялся, что увлечен соскабливанием краски со столешницы. Иногда выпрямлялся, словно вспомнив о важном, хлопал себя по бедрам и снова устало горбился.