Самая страшная книга. Призраки - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кабир cтр.№ 101

Крохотная фигура поднималась в небо.

Полина забыла дышать.

Сектант бился в истерике у гаубицы. Лиза царапала толстые щеки ногтями и голосила:

– Звездные детки! Звездные дудочники! Ненасытные ангелы с черными перьями! Тон-Агын! Абди! Абди! Тон-Агын!

Полине показалось, что у нее с минуты на минуту взорвется мозг. Вой сирены – откуда он здесь? – стегал по ушам. А потом все закончилось. Луч схлопнулся. Погасли огни. Мальчик плавно опустился на площадку.

– Тон-Агын! – толстуха бросилась к Назару, но он выпростал руку, и сектантка будто врезалась в преграду.

Ее подельник выпрямился – как марионетка, которую потянули за ниточки. Из-под волос сочилась красная роса. Раздался хруст. Черепная коробка сектанта сплющилась, лицо треснуло, и содержимое черепа, как блевота, вылилось из кровавой прорехи заодно с белыми зубами.

Родимое пятно сестры Лизы вспучилось и пошло волдырями. Она заорала. Язычок пламени родился из лопнувшего пузыря и слизал ресницы. Занялись, треща, крашеные кудри. Огонь хлынул из щеки, глазные яблоки сварились в глазницах. Пылающая Лиза замахала ладошками, ноги ее запутались. Живой факел покатился по лестнице и скрылся в ночи.

Полина кричала, но не слышала своего крика.

Мальчик приблизился и присел возле нее на корточки. Изумрудные глаза лучились такой вселенской любовью, что страх моментально улетучился. Ветер разогнал тучи. Тени сгинули.

– Маленький! – Полина заплакала от счастья.

Назар убрал прядь с Полининого виска, наклонился и поцеловал в лоб. Радужки мальчика отпечатались на ее сетчатке, как клейма.

– Господи! – сказала Полина.

Губы бога были ледяными.

Примерно через час после обхода в коридоре раздался сипловатый басок:

– Помидоры, огурцы и другие овощи…

Катышев оторвался от книги. За четыре дня это был самый громкий звук, который он здесь услышал.

– Щель едет на такси…

Рыжий таракан, возмущенно шевеля усами, побежал по линолеуму.

– Хер на скорой помощи!

Дверь отворилась, в палату протиснулся плечистый короткостриженый мужичок. Подмигнул Катышеву с порога.

– Как культурно! – проворчала толстоногая, средних лет санитарка Люба. Указала на пустую койку.

– И потише, пожалуйста. Больные отдыхают.

– Нем как рыба!

Мужичок – спортивные штаны, вязаный свитер, квадратная челюсть в щетине – бросил клетчатую сумку на тумбочку и подбоченился.

Оглядел углы в грибке, замшелые синие трубы, трухлявый подоконник, и заключил:

– Как дома, а дома – хоть стреляйся.

– Не нравится – выписывайтесь, – буркнула Люба, застилая постель.

– Я очарован.

Санитарка кое-как запихнула волглую от сырости подушку в наволочку и утопала, виляя гузном.

– Ай, какая женщина! Убиться можно! Алла люби ее в рот Пугачева.

Мужичок живо пересек палату и протянул Катышеву мозолистую ладонь. У мизинца не хватало одной фаланги. В кучерявых волосках синела блеклая татуировка «КЛЕН».

– Алик.

– Валентин.

Катышев моргнуть не успел, как товарищ по несчастью подхватил его книгу.

– «Так говорил Заратустра». Цикаво?

– Ну… – неуверенно замычал Катышев.

– Дашь потом полистать.

Алик двинулся к койке – устраиваться.

Катышев попытался читать («Опьяняющая радость для страдающего – отвратить взор от страдания своего и забыться»), но Алик запел.

– Эх, гуляй, мужик, пропивай, что есть…

Он грохал дверцами тумбочки – на внутренней их стороне кто-то выцарапал черточки – дни до выписки.

– Нормуль. Очухаюсь, и в самоволку пойду. Тут имеются красивые сестрички? Или, как эта, все?

– Алена – симпатичная.

– О! Трахнем-подружимся.

Завоняло чесноком.

– Моя ж ты лапочка, – Алик оценил содержимое полулитровой банки и сунул ее в ящик. – Супруга, говорю, у меня – золото. Ну как супруга? Подруга дней суровых. Кандидатура жены утверждена рейхсфюрером. Ты сам-то женат?

– Нет.

– И правильно. Нехер.

Он извлекал из сумки кроссворды, тапочки, тельняшку, кипятильник, какие-то мази.

– Давно тут?

– С понедельника.

– Связки?

– Мениск.

Катышев потрогал перебинтованное колено. За тридцать лет он толком ни разу не болел, даже гриппом, и вот досада – в парадной, на ровном месте, споткнулся и полетел с лестницы. Повреждение заднего рога мениска. Кто знал, что у него рога имеются?

– На льду поскользнулся, – соврал Катышев.

Алик вдруг освирепел.

– Да потому что суки! – Он грохнул кулаком по изножью кровати. – Градоначальники херовы. Полгорода снегом замело. Завалы до крыш. А они в ус не дуют. Где песок? Где машины снегоуборочные? Им насрать, Валера.

– Валя, – поправил Катышев.

– Насрать им. Знаешь, кто самый богатый человек в мире?

– Рокфеллер?

– На!

Валик рубанул ребром ладони по сгибу локтя, отмеряя.

– Черномырдин, прикинь! Он в рейтинге каком-то америкосовском спалился. Они, суки, нас Клинтону в рабство продадут. Землю толкнут за копейки, а нас – батрачить заставят, помяни мое слово. К двухтысячному году тут ничего русского не останется. Будут нам пайки с вертолетов сбрасывать. Как в блокаду.

Катышев не разобрал про вертолеты, американский паек и блокаду. Энергия нового соседа начала его утомлять.

«Не похож он на хворого».

Еще посетила мысль – предупредить про третьего обитателя палаты. Чтоб шумный Алик был готов.

Катышев покосился на койку сбоку, на потрепанный замшевый рюкзачок и глиняную кружку, из которой Китайчонок попивал пахнущую травами бурду.

– Жалко, телика нет.

Под весом соседа заскрежетали пружины.

– Слушай…

Перебивая, открылась дверь. Коридорный сумрак пополз в палату. С ним явился Китайчонок. Подволакивающий ногу, желтый как канарейка, до безобразия худой. Лет ему было около двадцати, точно не скажешь из-за слипшихся волос, вечно падающих на лицо. Босые пятки пошлепали по полу. Больничная роба висла на костях морщинами шарпея. Гипс словно панцирь, левая рука придавлена к груди.

Притихший Алик смотрел на пацана, вскинув бровь.

Пациент поступил в лечебницу позавчера. От Алены Катышев узнал, что обнаружили его в приемном покое, замерзшего, полуголого.