– Но как же…
– Подумаешь, делов-то, завтра вызову стекольщика.
Харри смотрел прямо в глаза Рингдалу, и для него было загадкой, как это тот его не видит. Он подумал, не пробраться ли обратно к двери в подвал, чтобы вылезти через окно. Но Харри знал, что любое движение выдаст его. Лицо Рингдала отдалилось от стекла. Харри увидел, как он засовывает руку под куртку, под черный свитер и достает что-то черное. Пистолет с очень коротким дулом, Бьёрн называет такое «курносым носом», возможно «Зиг-Зауэр P320». Его легко спрятать, легко использовать, стреляет быстро, эффективен на небольшом расстоянии.
Харри сглотнул.
Ему показалось, что он уже слышит голос адвоката Рингдала: «Мой клиент подумал, что в дом вломился вор, который как раз направляется в его сторону по коридору, и поэтому выстрелил. Исключительно в целях самообороны». А далее Катрине Братт задают вопрос на засыпку: «Имелся ли у инспектора Холе ордер на обыск, на основании которого он находился в доме?»
Харри увидел, как Рингдал поднял пистолет, но затем внезапно опустил руку.
– Я вижу их! – прокричал Эйстейн в телефон.
Однако его шеф молчал.
– Еще бы секунда… – прозвучал наконец голос Рингдала. – Где они?
– На полу. Под крючком для одежды, как ты и сказал. Они лежали за мусорным ведром.
– За каким еще мусорным ведром? Там нет никакого…
– Это я поставил его туда. Все время спотыкался о него в баре, – ответил Эйстейн, выглядывая в зал, где уже скопилась толпа жаждущих клиентов. Он пододвинул к себе мусорное ведро и затащил его в подсобку, под крючок.
– Хорошо. Держи ключи наготове, я сейчас приеду.
Связь прервалась.
Эйстейн набрал номер Харри. Все тот же женский голос, повторяющий мантру о том, что абонент временно недоступен. Эйстейн утер пот. Переход в низшую лигу. Сезон только-только начался, но все было предопределено заранее, сработал закон тяготения. В крайнем случае это можно было отсрочить, но избежать нельзя.
– Эйвинд, где ты, Эйвинд?
– Эй-СТЕЙН! – прорычал он, поворачиваясь. По другую сторону двери стеной стоял гул. – Ну неужели так трудно это запомнить?
Харри увидел, как человек удаляется от окна, и услышал быстрые шаги на крыльце. Снова залаяла собака.
«Держи ключи наготове, я сейчас приеду».
Значит, Эйстейн заверил Рингдала, что ключи у него.
Он услышал, как завелся и отъехал автомобиль.
А его собственная машина припаркована на другой планете. У Харри не было шансов добраться до бара «Ревность» раньше Рингдала. И телефон умер, связаться с Эйстейном не получится. Харри попытался срочно придумать выход, но казалось, его мозг стал неуправляемым. Он размышлял о фото умершей девушки. Харри вспомнил, как Бьёрн рассказывал, что в былые времена, когда у них в отделе еще имелась темная комната для проявления фотографий с места преступления, новенькие криминалисты обычно делали снимки слишком контрастными, так что те становились похожими на рисунки и содержали меньше деталей. Так что вспышка здесь ни при чем. Фотография, которую Харри обнаружил в подвале, была сделана и проявлена любителем. Который наверняка сам же и убил эту девушку.
Глава 34
Краешком глаза Эйстейн заметил, как открылась дверь. А вот и он, Рингдал. Шеф вошел в бар, но был настолько мал ростом, что быстро затерялся в толпе посетителей. Но все же по тому, как они расступались, можно было понять, что он движется к стойке. Эйстейну это напомнило тропические растения, качающиеся над пробирающимся сквозь джунгли тираннозавром из фильма «Парк юрского периода». Он продолжал наливать пиво, глядя, как коричневая жидкость наполняет бокал, а пена поднимается. Кран фыркнул. Случайный пузырек воздуха или пора менять бочку? Этого Эйстейн не знал. Как не знал он и того, наступил ли прямо сейчас конец, или же надежда выкрутиться еще есть, а это просто кочка на дороге. Как говорится, поживем – увидим. Вот именно, увидим, не пойдет ли все к чертям собачьим. Хотя и так ясно, что будет дальше: если твоего лучшего друга зовут Харри Холе, то добром дело не закончится. Все непременно полетит к чертям собачьим, это всего лишь вопрос времени.
– Бочка заканчивается, – сказал он напарнице. – Пойду схожу за новой, передай Рингдалу, что я скоро вернусь.
Эйстейн вышел в подсобку, заперся в туалете для сотрудников, служившем также складом для всего, от бокалов и салфеток до кофе и кофейных фильтров. Он достал телефон и сделал последнюю попытку дозвониться до Харри. Однако результат оказался таким же плачевным.
– Эйкеланн? – В подсобку вошел Рингдал. – Эйкеланн! Ты где?
– Я здесь, – пробормотал Эйстейн.
– Я думал, ты меняешь бочку.
– Она еще не пустая. Я на толчке.
– Я подожду.
– На толчке – это значит: я сру. – Эйстейн подтвердил свои слова, напрягая мышцы живота и выдувая воздух из легких с двумя громкими долгими стонами. – Помоги пока в баре, я сейчас приду.
– Просунь ключи под дверь. Давай, Эйкеланн, я хочу домой.
– Из меня еще только наполовину вышла гигантская сарделька, шеф, может, речь даже идет о мировом рекорде, и что же мне теперь, рубить ее пополам?
– Своим мерзким юмором делись с себе подобными, Эйкеланн. Мне нужны ключи.
– Хорошо, хорошо, дай мне шестьдесят секунд.
Наступила тишина.
Эйстейну было интересно, сколько еще времени он сможет тянуть. Отсрочка – это все, разве сама наша жизнь по большому счету не отсрочка?
Медленно досчитав до двадцати и не найдя лучшей отговорки, чем те десять неудачных, которые он придумал раньше, Эйстейн спустил воду, открыл дверь и вышел в бар.
Рингдал как раз протягивал гостю бокал вина. Он взял кредитку и повернулся к Эйстейну. Тот стоял, засунув руки в карманы, и пытался придать своему лицу выражение растерянности и отчаяния. А это было довольно близко к тем чувствам, что он испытывал в действительности.
– Черт побери, они же были здесь! – заорал он, перекрикивая музыку и гул голосов. – Наверное, я их куда-то выложил!
Эйстейн увидел, как Рингдал склонил голову набок и принялся разглядывать его, словно он был произведением абстрактного искусства или уродцем в кунсткамере.
– Что происходит, Эйкеланн? – Скорее все-таки второе.
– А? Что?
Глаза Рингдала сузились.
– Я желаю знать, что происходит, – четко произнес он. Тихо, почти шепотом, но его слова будто ножом прорезали стоящий в баре шум.
Эйстейн тяжело вздохнул и решил сдаться. Он никогда не понимал людей, которые сначала долго позволяли себя пытать, а потом, не выдержав, рассказывали правду. Лучше уж сразу признать свое поражение.