Преданный и проданный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Павленок cтр.№ 91

— Я не про державный, про бабий интерес. Постель — дело полюбовное: хочу — сплю, хочу — кину.

— Гринька, не кобенься, — вмешался Алехан.

— А чего он, моя баба — и право моё, — огрызнулся Григорий. — Хочу — сам владею, а нет — другому уступлю... Может, метнём на неё, а, Потёмочка? — Гришка тряхнул колодой игранных карт.

Потёмкина захлестнула злость, и он, теряя самообладание, заорал:

— Сволочь! Словно о бабе площадной! — Ухватив за ворот, он рванул Григория на себя, врезался лбом в розовую мякоть ненавистного лица.

Самой быстрой оказалась реакция у Федьки. Он тут же въехал Потёмкину в ухо.

Алехан закрыл Потёмкина от разъярённых братьев:

— Цыц, браты! Закона не знаете? Гость — лицо неприкосновенное... в доме. — Оттолкнув Потёмкина, проговорил неторопливо: — А ты, чернявый, иди, да помни: Орловы обид не прощают.

— Дуэль? Я к вашим услугам.

— Нам эти французские штучки ни к чему. Мы — русские.

Сходятся и расходятся танцующие кавалеры и дамы. Григорий Орлов с Поликсеной. От недавнего инцидента на лице графа лишь наклейка, пересекающая бровь.

— Вы в Петербурге ещё долго?

— Все вечера мои расписаны, — лукавит Полинька.

— А нынешний, душа моя?

— Пока свободна...

— Я от вас без ума...

— Ах... — Полинька почти висит на руках Григория.

Сходятся — расходятся. И всё дальше, дальше Полинька и Орлов. Лёгкое па — и они в соседнем покое. Ливрейный лакей притворяет дверь и становится, загородив её спиной.

Он отпустил извозчика возле дома и едва шагнул за калитку, как получил тяжелейший удар в голову, за ним последовали другие. Молотили деловито и молча. Лишь однажды прорезался голос Алехана: «Не до смерти, для науки...» Бред и явь смешались: оскаленная и оттого вдвойне страшная в лунном свете физиономия Алехана, кулак в бойцовской перчатке, ещё чьи-то головы, кружение месяца в небе, взлёт — и тяжкое падение оземь.

Ещё запомнилось: два мёртвых пса валялись на белом песке...

И трудный путь от калитки до крыльца, бесплодные попытки подняться на ступени...

Орлов, как нашкодивший кот, подобрался к спящей Екатерине бесшумно, на цыпочках, подгибая коленки и стелясь по полу. Задержав дыхание, тонким листом проскользнул под одеяло, под бочок к своей венценосной подруге, немного повозился, устраиваясь поудобнее и, взглянув на Екатерину, вздрогнул: она презрительно смотрела на него.

— Пфуй! — брезгливо отодвинулась Екатерина. — Вином воняешь и вульгарными духами... Опять с девками шлялся?

— Като, солнышко моё... — как можно слаще промурлыкал Орлов.

Но она резко оттолкнула его, и сиятельный любовник едва не свалился с царской кровати, задержавшись или скорее, запутавшись в кружевах пододеяльника.

Глядя на него потемневшими от злости глазами, Екатерина проговорила с горечью и тоской:

— Господи, когда это кончится... Ждёшь его, ждёшь, а он является под утро пьян, вонюч, девками облизан, истаскан, как кобель драный. — Она резко повернулась к нему: — Блудил ведь? С кем?

— Блудил, блудил... — с видом оскорблённой невинности пробормотал Григорий. — Куртаг наладил. Почто не пришла? Звал ведь... Вот и осталось только с девками плясать, а они, дуры, все духами облитые, в помадах и мазях, где ж тут не нахвататься. — Он придвинулся, пытаясь поцеловать её в шею. — Да разве я, Като... Да ты у меня...

— Отстань, развидняется скоро. Вставать пора, — попыталась оттолкнуть его Екатерина, но Григорий прижался к ней ещё крепче, провёл рукой по её бедру, прикрытому ночной рубашкой. — Ладно, только обмойся иди, — смягчилась она.

— Так бы и сказала. — Григорий вскочил, но прежде чем идти, сообщил: — Тут один офицерик набивается служить в Шлиссельбурге, да я тебе про него рассказывал.

— Ну и что? — равнодушно спросила Екатерина, внутренне напрягшись.

— Подпили, он стихи читал... Про то, чтоб голубя пленённого освободить. И дружка себе ищет.

— А не спьяну тебе примстилось? — зевнув, усмехнулась она.

Орлов энергично замотал головой.

— Когда дурак захочет свой лоб расшибить, никто не удержит.

Екатерина приподнялась на локте, внимательно посмотрела на Орлова.

Он спросил:

— Может, Шешковскому намекнуть?

Помолчав, она вдруг снова легла.

— К чему лишние заботы? Нет силы, способной Иванушку из-под стражи взять. — И, потянувшись, лениво спросила: — Так мне вставать?

— Бегу, Като, — засуетился Орлов, — бегу, мои шер ами...

Закатное солнце скрылось в набухшей дождём туче, вызолотив её верхний угол и окантовав золотой тесьмой весь край, красная заря залила огнём прогал над горизонтом, зажигая кирпичные крепостные стены зловещим багрянцем. Листья деревьев тяжело обвисли. Мирович, настороженно озираясь, обходил территорию, примечая, кто, что и где находится. Встреча с приставом Власьевым — он знаком нам, как и его подручный, по корчме — была неожиданной. Мирович вздрогнул и заискивающе улыбнулся.

— Гуляете, Данило Власьич?

— Променад совершаю али моцион вечерний... А вам, поручик, это самое, не гулять, на абвахте быть положено. Артикул-с требует.

— Я по артикулу, Данило Власьич, и поскольку недавно в караульной команде, стараюсь досконально изучить каждый закуток да переулок, а то случись что...

— А что может случиться?

— Я к слову...

— Каждому слову своё место должно быть, — наставительно произнёс пристав. — Коменданту Бердникову доложите, что я вам замечание сделал...

— Что так строго, Данило Власьич?

— Тут без строгости нельзя, знаешь небось, кого охраняем. Ну ин ладно, на первый раз прощаю... Пойду, ужин пора давать Безымянному...

— Табачку не желаете-с? Отменный, — лебезил Мирович.

— Отменный, говорите? Ну, если уж так... — Раскурили трубки. Власьич сплюнул. — Опостылел, будь он проклят, Безымяный этот... Сколь годов таскаюсь за ним, хотя бы Всевышний прибрал несчастного.

Мирович насторожился, но поддержал капитана:

— Истинно, несчастный, истинно. Вот бы ему свобода вышла...

— А по мне, хоть на свадьбу, хоть на погост, абы с рук. Эх, махнул бы я на Дон к себе и бродил бы, бродил по степи вольной, чтоб забылись эти стены проклятые. — Корявое и грубое лицо солдата озарила улыбка.

— И мне вас жалко, Данило Власьич, — сочувственно проговорил Мирович. — Это ж столько лет, и все за ним, за ним... Уж небось вы и рады будете, ежели кто сможет пособить бедному на волю выйти.