Преданный и проданный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Павленок cтр.№ 138

— Вы ж надежду дали паненке, князь.

— Э-э, — усмехнулся пан Радзивилл, — когда такая пташечка под одеяло лезет, чего не пообещаешь... — И, вспомнив что-то, рассмеялся, обнажив крупные зубы. — Я и так просадил на неё все злотые. Годи! Вернусь домой, паду в ноги Екатерине, она хоть и шлюха, а баба добрая, помилует. Да... сегодня же и еду. — Перестав есть, Радзивилл вдруг крикнул: Эй, гайдук, кунтуш и саблю! — С проворством, неожиданным для такой туши, он выскользнул из-под своего столика и забегал по спальне так, что края его сорочки заполоскались, как на сильном ветру. — До дому! К чёрту Неаполь! К чёрту Европу!

— А как же она? — растерянно вертясь на месте вслед за князем, вопрошал Доманский. — Векселя, расписки...

— Хай повесится, пане коханку, — отвечал ему воевода, натягивая штаны, — мне-то что? Ты и Огиньский свели меня с ней, вы и расхлёбывайте. Хай Огиньский ещё полонез напишет да ей подарит... Ля, ля-ля-ля, ля, ля-ля... — Он вдруг остановился и посмотрел на Доманского: — У меня тоска по родине, пане коханку.

— То не по-шляхетному, пане Радзивилл, — помрачнел Доманский. — С пани благородной, как со шлюхой, обращаться не можно!.. — возвысил голос он. Отступив на шаг, дёрнул вниз головой. — Я прошу удовлетворения.

Бросив к ногам Радзивилла перчатку, он вдруг выхватил шпагу. Князь изумлённо на него уставился, уперев руки в жирные бока.

— Бла-го-род-ная? — протянул он. — Да в её крови благородства ровно столько, сколько у дворовой сучки моего подпаска. Её батька не то пекарь, не то аптекарь из Праги. А ты, пан Доманский, — нахмурился он, но только для вида, — буянить будешь, позову конюхов с киями, они из тебя разом дурь выбьют... вместе с мозгами.

Сказав это, пан Радзивилл снова закружился по спальне, напевая какую-то мелодию.

«Оттоманская Порта, утвердившая вечный мир с Россией, вероломно нарушила святость оного, воровски вторгшись в пределы нашей державы любезной... Мы полагаем нашу твёрдую надежду на правосудие и помощь Господню, на мужество полководцев наших, графа Румянцева-Задунайского и князя Потёмкина-Таврического, и храбрость войск наших...»

И сразу после царицыного указа — потянулось по осенним российским просторам русское войско. Через берёзовые колки, ельники и сосенники, через холмы и болотца, под серым небом и моросью, по разбитой в хлябь дороге брели вольным шагом российские солдаты. Унылый однообразный солдатский строй местами перебивался новобранцами, одетыми в армяки и свитки, — сплошная рвань да лапти. Редкие офицеры на конях полуспали, утомлённые тряской дорог и угрюмой песней солдат.

Внезапно выскочивший навстречу войскам конный разъезд разогнал унылое спокойствие бредущих войск.

— Соступи!

— Дорогу!

— Дорогу светлейшему князю Потёмкину!

Там, где слово было немочно, действовала нагайка. Солдаты, шарахаясь в стороны, старались заглянуть в переваливающийся на ухабах дормез, влекомый шестёркой цугом, где в халате и хандре лежал на подушках мрачный Потёмкин.

Санечка, одетая в салоп и укутанная в одеяло, сидела рядом и, запинаясь от темноты и тряски, читала:

— «Я много Бога молю... чтобы укрепил твои силы душевные и телесные. Я тебя люблю и полную справедливость отдаю твоей службе. Пришло на ум, что ты мои шубки любишь... и для того вздумала снабдить тебя новою. Слушай, папа, я тебя очень и очень люблю...» — Санечка замолчала, потом добавила от себя: — Дрянь этакая. — И, покосившись на Потёмкина, который молча лежал, полуприкрыв глаза, продолжала читать: — «Твоя Екатерина... Александр Матвеевич тебе низко кланяется...» — Она, снова не удержавшись, сплюнула: — Тьфу, распутница.

— Не это, — проворчал Потёмкин.

Санечка, порывшись в портфеле, достала другую бумагу.

— «Всего бы лучше было, если б можно было сделать предприятие на Очаков либо на Бендеры, чтобы оборону многомесячную, тобою самим признанную за вредную, оборотить в наступление...»

— Да не это же, — снова раздражённо перебил её Потёмкин. — Последнее, в синем пакете.

— Так бы и сказал, — обиженно отозвалась Санечка и, достав синий пакет, уселась поудобнее и с неким злорадством начала: — «Повсюду передаются слова Алёшки Орлова, писанные из Неаполя, что, мол, пора передать все дела по армии Румянцеву, а то всё Потёмкин да Потёмкин, а мы что — чучелы?.. При дворе вам, светлейший, много вредят, да и с государыней сладу нету, понесла, как кобыла норовистая...» — Санечка, довольная удачным, на её взгляд, сравнением, хихикнула, — «Съезди-ка, говорит, Мамонов, посмотри места для охоты. Отъехал на день, а у неё в постели — ничтожный Мордвинов...» — Санечка, уже не скрываясь, хохотнула, — «Отвернулся в поместье своё, глядь — а моим заместником уже энтот ублюдок Архаров... Сил моих нету, приезжай, князинька, иначе — беда...» — Санечка надолго замолкла, потом вдруг взорвалась: — Сука подлючая! Её бы дёгтем вымазать, да в перьях извалять, да протащить по деревне!

Потёмкин очнулся от своей полудрёмы, изумлённо посмотрел на племянницу, сдвинул брови:

— Что плетёшь? Такого в письме не было!

— Я от себя! — с вызовом вскинула голову она. Потёмкин, размахнувшись, влепил Санечке пощёчину.

— Не смей царицу поносить, не твоё дело, не твоя душа терпела...

Санечка, заплакав, уткнулась в подушку.

— Ну, ин, ладно... — сразу смягчившись, тронул её за плечо Потёмкин. — Нельзя же, особа августейшая, а ты...

— Курва она августейшая... — упрямо мотнула головой Санечка.

Потёмкин, махнув рукой, отвернулся. Помолчав, спросил:

— Письма все взяла? Нету ли чего из Неаполя? Как там Маттей? Боле года вестей не шлёт.

Маттей, он же Мочиморда, ходил кругами возле внушительного вида палаццо. Одетый в просторную блузу и широкополую шляпу, с висящим на ремне ящиком для красок, он вполне мог сойти за какого-нибудь итальянского художника, если бы не его диковатый взгляд и воинственно оттопыренные усы.

Княжна, глядевшая на него из окна, позвала служанку:

— Франтишка! — Голос её был певуч и нежен. Немолодая служанка бесшумно вошла в комнату:

— Слушаю, госпожа.

Княжна снова задумчиво посмотрела в окно.

— Этот всё ходит... — сказала она, разглядывая Маттея. — И в Рагузе, и в Венеции, и в Риме... Подозрительная личность.

Франтишка подошла к окну.

— Художник как художник, — пожала плечами она. — Они же сумасшедшие. Увидел, говорит однажды, госпожу вашу, хочу портрет написать. Если нет — умру.

— Но у меня нет денег, чтобы заплатить.

— А он говорит, — ласково взглянув на госпожу, отозвалась служанка, — что, зная, какой это труд — позировать, готов вознаградить ваше терпение. Один только сеанс просит.