Преданный и проданный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Павленок cтр.№ 106

Григорий озирался кругом, будто впервые увидел всё сработанное руками старца.

— Отче, спасибо тебе, что раскрыл глаза. — Григорий пал на колени. — Через истязание души и плоти я прошёл, блуждая, как незрячий, искал ответа в святых книгах...

— Встань! — гневно крикнул старец. — Не преклоняй колена ни пред кем! Лишь Бог един — един! — и достоин поклонения! Живи, как я живу: нет надо мной князей церковных и мирских, сам себе и князь, и кесарь!

— А не боишься, что разопнут тебя слуги церкви?

— Они боятся меня, — хитровато прищурился старик, став вдруг простым и доступным. — Я слово знаю... Два ста годов тому назад здесь проповедовал Артемий-нестяжатель и был гоним за то, что алчность начальников церковных обличал, а до него Порфирий, и тоже знаменит тем был. А князья церкви пуще всего боятся потерять богатство. Они и рады, что я в норушке скрылся, а ну как выйду да крикну вольнице — айда, мол, потрясём церковную мошну! — Старик засмеялся, почёсывая волосатую грудь, но тут же осёкся и гневно сдвинул брови. — Где гонители Порфирия и Артемия, кто помнит их? А пустынь Порфирьева вот стоит и стоять будет, знать, и душа его с нами. Тело смертно, но дух в деяньях жив! — Старец распрямился, голос его стал мощным и густым.

— Благослови меня, отче...

— Бог благословит, иди с миром. — Старец резким движением очертил в воздухе крест.

— А может, дозволишь трудником побыть в обители твоей?

Старец добродушно улыбнулся и снова стал простым и добрым.

— Ты, сынок, нынче трудник, а завтра блудник. Твой путь в миру... Иди уж, и не надобно мне никого, я сам, всё сам. — Старик, обойдя Григория, стремительно вышел из кельи, и, когда Потёмкин вышел следом, пустынник уже вовсю махал тяпкой. Оглянулся на Григория, проворчал: — Заночуй, куда на ночь глядя? Не собака ведь... А хочешь, поживи у меня.

Откинув капюшон и стуча посохом, Григорий размашисто шагал по двору своей петербургской усадьбы. Распахнулась дверь, на крыльцо вылетела Сашенька, повисла у него на шее. Торопливо шагал по ступенькам Леоныч. Распахнув объятия, ждал Тимофей. Сошлись все, закружились, завертелась кутерьма. Радостно лая, носились по двору собаки. Орал перепуганный петух.

— Леоныч! Брадобрея ко мне, кафтан!

Санька откачнулась:

— К ней сразу?

— В баню, Сашутка, в баню...

Потёмкин вошёл в кабинет Екатерины и огляделся — её не было. На всякий случай громко сказал:

— Камер-юнкер Потёмкин явился, Ваше Величество.

Она услышала его из соседней комнаты и пригласила:

— Пройдите сюда, Григорий Александрович.

Потёмкин застал царицу за необычным занятием: стоя на коленях в полутёмном закутке, она кормила щенят. Крохотные, чуть поболее мышей, щенки карликовой собачки тихо попискивали, а она, держа по одному в каждой руке, тыкала их мордочками в блюдце с молоком, но они отворачивались, беспомощно вертя головками.

— Первый раз вижу императрицу на коленях, и потому мне негоже стоять, дабы не подумали, что хочу возвыситься. — Он стал на колени рядышком, стараясь держаться справа, здоровым глазом к ней.

— Можете не затруднять себя, тем более что я стою на подушечке, а вы на паркете.

— Ради вас хоть на горохе, хоть на гвоздях.

— Отцы святые не отучили угодничать?

— Коленки приучил, там только и делов, что поклоны бить... Дайте, Ваше Величество, одного. — Он забрал щенка, обмакнул мизинец в молоко и капнул на мордочку, щенок жадно слизнул его.

— О, как просто, оказывается. Где научились?

— Батюшка был большой охотник до псов потешных, я вырос, почитай, среди собак.

— Могли бы и верности да прилежанию у них поучиться. Почто исчезли, не сказавшись и бросив службу? Я ведь и разжаловать могу.

— Я обезумел в несчастий своём, государыня, — не лукавя, ответил Потёмкин. — Был как в чаду... Пытался в службе Богу утешение найти.

— Нашли?

Потёмкин не ответил на вопрос прямо, сказал лишь:

— Как видите, я снова здесь... Не так, Ваше Величество, вы мордочку ему чуть подымите, вот, а теперь, — он взял руку Екатерины, охватив кисть своей ладонью и оставив лишь мизинец, лицо его при этом было сосредоточенно и нежно, — теперь обмакнём, теперь слегка, ласково по губкам проведите. — Они склонились над щенком голова к голове.

— Хватит, — отрывисто сказала Екатерина и сунула щенка в лукошко к матери. — Помогите встать... Я не затем позвала вас, чтоб щенят кормить. Как дальше, паренёк, мыслишь службу? Почему не в камер-юнкерском мундире?

— Не по летам мне, матушка, с фрейлинками в жмурки играть и шлейф вашего платья носить. Чаю, на другом деле сгожусь.

Екатерина удивлённо вскинула голову, сказала врастяжку:

— Вижу, возмужал мой паренёк... Монахов, мой друг, нам и без тебя хватает, но коли хочешь... — Она презрительно поджала губы.

— Нет, матушка, не в том свой жребий вижу: карьер военный влечёт меня. Я не смогу мозоли на коленках натирать и шишки на лбу ставить, когда Россия полузадушена петлёй, накинутой ещё татарами, когда Европа с презреньем смотрит на Восток. — Потёмкин заговорил, всё более возбуждаясь. — За Божье дело сражаться надо не сидючи во храме, а с шашкою и на коне. Доколе турки и поляки люд православный будут истязать? Мню, пришла пора вершить начатое Петром Великим, ввести святую Русь в её исконные пределы. — Потёмкин, спохватившись, поклонился Екатерине. — Простите, государыня, мне дерзость замыслов и речи, но я долго ждал мига откровения... Я даже рапорт приготовил об откомандировании в войска к Румянцеву.

Екатерина, откинувшись на спинку кресла, пристально всматривалась в Потёмкина, слушала, не перебивая, ей по нраву были и речь Григория, и его горячность. Но, дослушав, сказала:

— Складно говоришь и с чувством, прямо стихи слагаешь. А у меня не получается стихотворчество. И всё же, Григорий Александрович, может быть, по гражданской части пойдёшь? Мне под рукой хорошие головы нужны.

— Нет, государыня. Едва услышав про вероломство турок, я понял, что не смогу быть в стороне от брани. Да и здесь, в Петербурге, я неуживчив буду с людьми, близкими тебе... И не характер мой тому виною, а сердце. — Он низко склонил голову. — Прошусь на войну.

— Но чин поручика...

— Не важен чин, мне важно дело.

— Придворных в армии не любят. — Екатерина использовала ещё один довод.

— Любовь важна лишь в амурном деле, государыня.

— Ну, непокорный! — вскричала Екатерина. Потёмкин молчал. Она, подумав, с некоторой грустью сказала: — Жалую тебя, Григорий Александрович, камергером, что даст тебе право на генеральский чин, а выйти в генералы зависит от тебя самого. А что до замыслов твоих дерзновенных — они моим созвучны. Благословляю.