Преданный и проданный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Павленок cтр.№ 105

— Да помогут вам Господь и Матерь Божия в пути. — Мать перекрестила Григория. — Держитесь леса, близко панские конфедераты лютуют. Православных вешают, альбо шкуру снимают, а уж над священными лицами... — Она сглотнула спазм страха, не договорив.

— Да сохранит вас Господь, — всё так же хрипло проговорил Григорий и перекрестил мать, двор, отчее гнездо.

Высвеченная закатом женщина смотрела вслед монаху, одинокая и скорбная. А он, войдя в гущу молодого ельника, сел, нетерпеливо запустил руки в суму, достал и отломил кусок хлеба, вгрызся в него, прикусил сала и принялся жевать жадно и неутолимо, а слёзы застили ему глаза, сбегали по щекам, капали на хлеб.

Стлался в лучах закатного солнца по краю леса алой лентой туман.

В мутный рассветный час вышел монах из лесу на росстань, прикрытую шапкой вековечного дуба. Дымился крест-капличка под замшелой крышей. Огонь, пущенный чьей-то злой рукой, не взял его как следует, лишь обуглил основание да траурной каймой обвёл края полотенца — рушника, украшающего Бога Отца на простенькой иконке. Потёмкин отёр ладонями копоть со строгого лика, нагнувшись, ополоснул руки в лужице и, когда разгибался, обмер: из-под кроны дуба свисали две пары ног и мёртвая собака. Подошёл и увидел повешенных — молодого дюжего мужика в полотняных белых штанах, надрезанная и содранная кожа свисала фартуком от самого почти пояса до колен; сивоусый дед с обритой головой и оселедцем за ухом был также обнажён до пояса и весь порубан. Хохлацкие широкие штаны, заляпанные дёгтем и кровью, съехали чуть не до колен, обнажив кровавый разруб в промежности. Меж трупами, вывалив язык, чернела собака, подвешенная за хвост. Сбоку на белой доске, прицепленной к ветке, дёгтем было выведено: «Два лайдаки и собака, а вера однака. Во имя Матки Боской. Аминь». Хрустнули под ногами обломки кобзы. Потёмкин, нагнувшись, чтобы поднять их, услышал конский топот и стремглав кинулся в густую поросль ельника.

Трое мужиков верхами и двое в телеге остановились под дубом, спросили мальчишку, посаженного в сено:

— На яки бок подалися, ты бачив?

— Мабуть, по тому шляху, бо я злякався, як воны дида потягнули до гилякив...

— А псина чый?

— Та до нас с дидом прыбився, таки ласкавы...

— Дык што, хлопцы, на пана Сапегу? Падпустим яму певника чырвонага.

— А мне дужа хочацца побачить колеру крыви панской.

— Дык побачим ужо.

— Но, Буланчик!

— А гэтыя? — Один верховой кивнул на повешенных.

— То наши зараз прыедуць з папом.

— Пугу-пугу! — зазвенел пронзительный детский крик.

В распадке, на берегу Сожа, набрёл Григорий на одинокий скит. Чуть поодаль раскинулся огородец, под навесом с плетёнными из лозы стенами — инвентарь. А вот и сам хозяин — седой как лунь дедок в холщовых штанах и рубашке охаживает тяпкой картошку. Увидел незнакомого монаха, опёрся на держак тяпки, приостановил работу. Григорий, не доходя двух шагов, поклонился:

— Бог в помощь!

Хозяин усмехнулся:

— Сказал Бог, чтоб и ты помог...

— А я не против.

— Тогда бери край холстины, оттащим выполки на кучу. Перегниёт, снова в урожай пойдёт.

Старец выбрался с делянки, взял за край холстину, наполненную выполотыми сорняками, и они потащили ношу ближе к навесу, вывалили на кучу с отбросами.

— У тебя, отец, ничего не пропадает.

— Что из земли вышло, в землю и уйдёт, и тем она взбогатится, — ответил старец, сложил ладонь горсточкой, поднял над глазами, глянул на солнце: — Пора передых сделать, идём в хату.

Избушка была срублена на совесть из толстых сосновых брёвен, приземистая, укрывшаяся высокой тесовой стрехой с краями, доходившими почти до земли, окутанная понизу завалинкой. И внутри всё основательно — стол, скамья, ложе, прикрытое бараньей полостью, небольшая, но тщательно сложенная печь с дымоходом. Старец снял с загнетка горшок, налил в две кружки горячего. Пахнуло ароматным настоем трав, Григорий потянул носом, похвалил:

— Духмяно... Ждал гостя, отец?

— Здесь двести лет каждодневно ждут... С чем пришёл, говори, да поспешай, пустой болтовни не терплю, да и время нету — робить надо.

Он сел на скамью, подкорчив ноги, и стало особенно заметно, что он ростом мал, тщедушен, этакий домовой из детской сказки. Свет, падающий из единственного окошка, не закрытого ни слюдой, ни бычьим пузырём, ни стёклышком, высвечивал его фигурку в белой холстине, и было это единственное светлое пятно во всей полутьме жилища.

— Истину хочу постигнуть.

— Истина бесконечна, её ищет всяк, и каждый свою, чего взыскуешь ты? — Старец ткнул скрюченным пальцем в Григория.

— Ищу справедливости и бессмертия души.

— Соблюдай Божьи заповеди, молись — и обретёшь за гробом вечную жизнь и вечное блаженство.

— Отче, я не затем шагал тысячу вёрст, чтобы услышать ведомое дитяти. Весь мир молится, а между тем погряз в крови и безумии. Я не за гробом хочу бессмертия и мощи духовной, а на земле, чтоб вечно творить для спасения людей.

— Ты хочешь больше, чем Бог. Христос воскрес, лишь через смерть пройдя.

— Его бессмертие было предначертано Богом Отцом, он не был смертен, как все. А я сын матери земной, — раздражённо возразил Григорий.

— Ну и будь как все. Смири гордыню, — усмехнулся старец.

— Ты, отче, лукав, как лис. Почто уходишь от ответа?

— А ты горд и предерзок, и не Бога, не Божьей благодати ищешь. Ты хочешь возвыситься над царями земными, обрести божественное бессмертие и славу.

— Отец, не обвиняй меня в ереси. Я рубище вот это. — Григорий сгрёб в горсть рясу на груди, — надел, предавая себя Богу!

— Лукавишь. Ты отдан сам себе, страстям своим. Бессмертия ты ищешь не душе, а телу грешному. Душа и так бессмертна.

— Но в чём бессмертие её? В молитвах? В загробном блаженстве райском? — Григорий навис над стариком.

Тот сидел, подвернув под себя ступни босых ног и сложив на животе натруженные ладони, — только теперь Григорий обратил внимание, сколь велики они, ладони вечного работника.

— Душа есть едина на всех, она охватывает весь мир, и эта душа есть Бог, его частица есть в каждом из нас, и, когда плоть умирает, душа остаётся между живыми, в сердцах и в памяти их, переходя из поколения в поколение, умножая безмерность Бога и его всесилие.

— Стало быть, бессмертие души в вере? Верую в Бога — и бессмертен?

— В деяниях, сын мой, ибо всё тлен и прах, от человека остаются только плоды трудов его и на земле, и в памяти людской — всё в этом. — Старик обвёл рукой вокруг.

— В чём — в этом?

— Вот поставил я дом своими руками, сделал вот эту печь, скамью, стол, дал плодородие пустоши, и, пока будет стоять моя храмина убогая, пока будет родить земля, вспашенная мною, — будет обретать здесь и в памяти людской моя душа.