Квартирная развеска - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Галкина cтр.№ 15

Состав текстов, переписанных разными почерками моей рукою (в спешке, в ночной полумгле, в клочке дневного почти спокойного свободного времени, в автобусе или трамвае) разноцветными чернилами фломастеров, шариковых, гелевых либо капиллярных ручек, маркеров, ушедших в прошлое перьевых авторучек, наполняемых продававшимися в канцелярских лавочках полузабытых дней чернилами, — черными или синими, — а порой и карандашом, был необычайно пестрый. Я выписывала абзацы и периоды из библиотечных и чужих книг, которые нельзя было потом достать с полки, не всегда художественная литература, частенько научно-популярная, иногда справочники, а вот тут вклеен листок отрывного календаря, просвещающий оторвавшего его маленькой обратной стороною, чуть дальше газетная статья. Встречались дневниковые записи, всплывал в памяти разговор, день, час. Рисунки, наброски, иллюстрации к еще не написанной прозе, черновики стихотворений.

И что-то это мне напоминало, только я не могла сообразить — что.

Борхесианские смеси рассказов, пересказов, историй, — несомненное наследие Вавилонской библиотеки, — поджидали меня под каждым переплетом.

Довершали картину разнообразные типографские таблицы первых страниц еженедельников и телефонных книжек: переводы из единиц в единицы мер и весов стран и народов, коды городов, временные пояса, названия столиц, соотношение размеров одежды и обуви, соотношения температурных шкал, dati importanti, национальные праздники, среднегодовая температура, дни именин, названия денежных единиц, географические сведения, адреса музеев и гостиниц, глубины морей и даже названия морей и кратеров Луны.

Вот малая толика текстов из записных книжек.

«Шестилетний Саша сказал мне:

— Он так быстро бежал, что обогнал свою тень».

Репетиция в Зоологическом музее. Хор под китом.

Хойл пишет о том, что всякое существо, знающее слишком много и слишком о многом вещающее, как бы «заглатывается» пространством, образующим вокруг него зону непроницаемости, и существует в изоляции.

Наполеоновские французы звали башкир из русских войск «амурами» за их луки и стрелы.

Патриарх Никон основал три монастыря, имевшие общий замысел: Иверский монастырь на Валдайском озере и Крестный монастырь на озере Кий в Белом море (образно воспроизводившие одноименные монастыри Афона и Палестины) и Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь недалеко от Москвы в излучине реки Истры («в образ и подобие» Святой Земли). Топография и топонимика этого комплекса воспроизводили места, связанные с событиями земной жизни Иисуса Христа. Русская Палестина создавалась как грандиозная икона христианской Палестины.

Некогда оптинский старец Варсонофий называл монастырь «отблеском рая». В Валдае все видели ежедневно остров с отблеском рая, видением Афона, всё мое детство смотрела я на него в окошко домика на Февральской улице и в чердачное оконце дачного дома на Образцовой горе, называемой Бросихою. В валдайском Иверском монастыре издана была книга «Рай мысленный».

Монастырь на острове был для жителей зрительной и духовной доминантою, неважно, осознанно или бессознательно, стремились туда доплыть, вплавь ли летом (и многие пловцы добирались, преодолев трехкилометровый озерный первый плес), на веслах ли легких озерных лодок, на маленьком ли пароходике, отходящем от пристани слившегося с Валдаем села Зимогорья, на лыжах ли в зимний ледостав. С тетушкой Лизой или с соседскими ребятишками ходила на лыжах к монастырю и я, однажды там, вдалеке, мелькнуло на белом снегу яркорыжее пятно перебегавшей с островка на островок маленького архипелага лисы. Но кажется мне, что зимой никогда не достигали монастырских стен, словно превращавшихся в горизонт, «линию, удаляющуюся по мере приближения». Тогда как летом, на лодке, — всегда оказывались там, на обратном пути заплывая по заросшим осокою протоке (путь, известный только посвященным...) в крохотное внутреннее Глухое озеро, чтобы набрать там букет визионерски белых лилий и медово-желтых кувшинок-кубышек. Из путешествия на буксире возвращались без букета, находившись вдоль монастырских зданий, пробродив по монастырскому двору под арками, вокруг храмов. Храмы были закрыты, стены изрыты оспинами разрухи. Всё ждало: уже не лагерь для малолеток ГУЛАГовских времен, не туберкулезный санаторий, сменивший лагерь, еще не святые места. Впрочем, видать, такое намоленное было пространство, что и на наш век хватило. Только в конце двадцатого века узнала я, что в двадцатые и тридцатые годы приговоренных или просто обреченных расстреливали почему-то именно на берегу, и последний взгляд их обращен был, должно быть, на Иверскую обитель. Вдоль берега и бежали с детьми на руках в первый и последний налет фашистской авиации во время войны.

Одна из любимых моих старых фотографий — портрет Алексея Николаевича Ржаницына, мужа тетушки Лизы, Лилечки, на зимнем озерном льду, в пимах и малахае, в какой-то сибирской, что ли, шапке и башлыке; фото довоенное, еще не попал в плен, не бежал из плена, не отправлен в лагеря, не выпущен умирать; на обороте надпись: «Ловля рыбы на блесну». Домик доктора Ржаницына стоял на берегу, на Февральской улице. Вот только я не знаю, сидит ли дядя Лё (их с женою после приезда с Дальнего Востока звали Ли и Лё) лицом к монастырю или лицом к городу, видит ли он свой дом или Иверский образ рая.