– Нет. Да. Неважно.
– Ты на нее похожа.
– Я похожа на сорокапятилетнюю алкоголичку, которая иногда балуется наркотиками?
– О господи, Грейс, я не…
– Да знаю я, что ты не знал. Все в порядке. Езжай.
– Ты с папой живешь?
Грейс молчала.
– Я ничего о тебе не знаю, и ты даже не отвечаешь, когда я спрашиваю.
– Ты знаешь, какая у меня любимая песня и какой любимый цвет.
– Мы не в детском саду. Я хочу знать реальные вещи. И плохое в том числе.
– Реальность уродлива. Пусть лучше я останусь загадкой.
– Я не хочу, чтобы ты оставалась загадкой.
– Нет, Генри, хочешь.
Думаю, я обиделся, потому что Грейс была права. Мы с моими друзьями не знали, что такое неблагополучные родители и неполная семья. Нам с Лолой и Мюрреем повезло. Из нас троих самый ужасный семейный скандал случился у Лолы в одиннадцать лет, когда она убежала из дома (ко мне домой). Лолина мама, крошка гаитянка по имени Уиделин, ходила на курсы английского в молодежную христианскую организацию и как-то раз гордо сообщила своим товарищам и учителю, что дряблая кожа на локтях называется пиписькой. Этому ее научила одиннадцатилетняя дочь. Лоле досталось от отца, она убежала ко мне, мы спрятались под кроватью, ели шоколадное арахисовое масло и смотрели фотки голых теток на лэптопе Сэйди. Почему я еще тогда не догадался, что Лоле нравятся девчонки, ума не приложу.
Всю дорогу до моего дома мы с Грейс молчали. А теперь мои родители решили меня опозорить, и мне очень хотелось на них разозлиться, но они же не были алкоголиками и не баловались наркотой, а я даже никогда и не задумывался, что стоило быть за это благодарным. Поэтому, когда папа произнес: «Живи долго и процветай» и отдал вулканский салют, я устало поднял ладони и вяло возразил:
– Пожалуйста, не надо.
Грейс растянула губы в тонкую линию, пытаясь улыбнуться, но ее глаза остекленели. В них застыл взгляд старого, измученного войнами генерала, не одобряющего всякое баловство. Блин, вечер обещал быть веселым.
Я откашлялся и продолжал:
– Грейс, это мои родители. Родители, это Грейс.
Грейс пожала руку маме, а папа тем временем крикнул: «Генри, лови!». После футбольного матча у меня выработались молниеносные рефлексы, и я недолго думая поймал то, что он мне бросил. Оказалось, это пачка презервативов.
– На всякий пожарный. Не хочу, чтобы тебе пришлось пройти через ад незапланированной беременности, как нам в свое время. Я, конечно, имею в виду ту беременность, в результате которой родился ты. Сэйди мы планировали.
– Знаете, я всем говорю, что у меня классные родители, а потом люди приходят в гости и начинают считать меня патологическим лжецом.
– Ты всем говоришь, что мы классные? – удивилась мама. – Телепортируй меня, Скотти!
– Нам не нужно его одобрение, – сказал папа. – Я всегда знал, что мы самые нелогичные вулканцы в округе.
– О боже. Грейс, прошу, отойди от них, только медленно.
– До скорого, – сказал папа, а я взял Грейс за руку и потащил в свою комнату.
– Рада была познакомиться, – бросила она через плечо.
– Нет, не рада, не ври.
– Никакого секса в доме! – ласково крикнула мама нам вслед и гораздо тише добавила: – Не думала, что быть родителями так весело!
Я показал ей язык и закрыл дверь в подвал.
– Ты даже не представляешь, как мне стыдно, – сказал я.
– Брось. Тут нечего стыдиться.
– Хочешь, поговорим о твоей маме или…
– Ого, да ты подготовился. – Грейс увидела презервативы и забрала их у меня. Мы медленно спускались по лестнице, ступенька за ступенькой. – Я подумала… может, после Хеллоуина переночую у тебя? – Она потрясла пачкой кондомов. – Как раз пригодятся.
– Э-э-э… хм…
– Сейчас ты должен задать провокационный вопрос и соблазнить меня.
– Будь ты морковкой, ты была бы хорошей морковкой?
Грейс рассмеялась и швырнула презервативы в угол:
– Вряд ли нам это понадобится.
Я поднял пачку и положил на столик у кровати.
– Всякое может быть, – сказал я.
Грейс села на край кровати, потянула меня к себе и поцеловала.
– Я серьезно насчет Хеллоуина. Если хочешь, могу остаться.
– Казанова из меня так себе, так что не буду ходить вокруг да около, спрошу прямо: ты намекаешь на половой акт?
Грейс закатила глаза:
– Да, Хенрик, угадал.
– Ясно. Что ж, я не против.
– Великолепно.
– Ты… э-э-э… то есть вы с… с ним… э-э-э… – Мы редко называли его по имени. – Ты же не…
– Я не девственница, нет.
– Окей. Просто хотел убедиться.
– А ты?
– Я… м-м-м… нет, я… то есть… нет, я еще не вкусил первородного греха.
Грейс расхохоталась, упав мне на грудь. Знатный я соблазнитель, ничего не скажешь.
– Говорить о сексе у тебя получается так же хорошо, как и о себе.
– Что я могу сказать? Я джентльмен.
– Нет, ты чудак. Секс – базовая человеческая функция. Тебе трудно говорить о том, как ты дышишь или моргаешь?
– Никогда не болтаю с кем попало о своей респираторной функции. Э-э-э, ты куда?
Грейс попыталась встать. Я потянул ее за руку.
– Я еще не оценила твою комнату.
– Ты все оцениваешь, да?
Она ходила по подвалу медленными кругами.
– О человеке можно многое сказать, побывав в его комнате, как считаешь? Комната подростка – как место преступления. Столько улик, они так и ждут, чтобы их обнаружили.
– А у тебя в комнате как?
– Когда-нибудь увидишь, может быть. А пока дай мне опробовать на тебе свои познания в криминалистике, почерпнутые из сериала «CSI: место преступления».
– Ну что? – спросил я через несколько минут. Все это время она напевала мелодию из CSI. – Расскажи мне обо мне.
Грейс откашлялась.
– Судя по интерьеру и устаревшей электронике, – проговорила она, надев мои солнцезащитные очки и довольно похоже изображая Горацио Кейна
[20], – перед нами бункер сумасшедшего, одержимого теорией заговора. Ты считаешь нашего президента рептилией, умеющей менять облик?
– Бред какой. Это английская королева – рептилия. А президент – обычный колдун.
– Ну да, конечно. Мои извинения. А это что? – Грейс указала на небольшой антикварный шкаф-витрину, в котором мой прадедушка хранил свою коллекцию абсента и принадлежности для его употребления, пока напиток не запретили в Нидерландах.