Когда я пребывала в таком настроении, Хестер ничего не могла для меня сделать. Напрасно она старалась изо всех сил, обращаясь ко мне с утешительными словами, я их не слышала. Тогда она вливала мне в рот немного рома – дар одного из полицейских, – и я понемногу погружалась в сон. Перед моим мысленным взором сменяли друг дружку Ман Яя и моя мать Абена. Обе нежно повторяли:
– Почему ты так дрожишь? Разве мы тебе не говорили, что ты станешь единственной, кто выживет?
Возможно. Но жизнь вызывала у меня столько же страха, сколько и смерть, особенно так далеко от близких.
Несмотря на дружбу Хестер, тюрьма произвела на меня неизгладимое впечатление. Этот мрачный цветок цивилизованного мира отравил меня своим ароматом; больше никогда я не смогу дышать как прежде. В мои ноздри проник запах такого множества преступлений – матереубийств, отцеубийств, изнасилований и краж, разнообразных жестокостей – и особенно запах стольких страданий.
29 февраля мы отправились в путь к деревне Салем. Всю дорогу Сара Гуд докучала мне оскорблениями и проклятиями. По ее словам, одно лишь мое присутствие причинило Салему множество вреда.
– Негритянка, почему ты ушла из своего ада?
Я ожесточилась сердцем. Вот этой, о да, я отомщу без промедления!
3
Допрос Титубы Индеец.
– Титуба, с каким зловредным духом ты состоишь в дружбе?
– Ни с каким.
– Почему ты мучаешь детей?
– Я их не мучаю.
– Кто же их мучает?
– Полагаю, дьявол.
– Ты когда-нибудь видела дьявола?
– Дьявол пришел ко мне и приказал ему служить.
– Кого ты видела?
– Четырех женщин, которые иногда мучают детей.
– Кто они?
– Мне знакомы Сара Осборн и Сара Гуд. Остальных я не знаю. Сара Гуд и Сара Осборн хотели, чтобы я мучила детей, но я отказывалась. Там еще был мужчина из Бостона – высокий, очень высокий.
– Когда ты их видела?
– В последнюю ночь в Бостоне.
– Что они тебе велели?
– Они велели мне мучить детей.
– Ты их послушалась?
– Нет. Детей мучили эти четыре женщины и мужчина. Они легли на меня и сказали, что если я не буду мучить детей, они причинят мне боль.
– И тогда ты их послушалась?
– Да, но я больше не буду этого делать!
– Ты сожалеешь о том, что сделала?
– Да!
– Тогда почему ты это сделала?
– Потому что они мне велели мучить детей, иначе они снова причинят мне боль, еще сильнее.
– Кого ты видела?
– Пришел мужчина и велел мне ему служить.
– Каким образом?
– Мучая детей прошлой ночью. Там появлялся еще один, который приказал мне убить детей и, если я не подчинюсь, обещал причинить мне еще больше страданий.
– Каким он был?
– Иногда это был боров, а иногда крупный пес.
– Что он тебе говорил?
– Черный пес потребовал служить ему, но я сказала, что мне страшно, и тогда он заявил, что если я ему не подчинюсь, он причинит мне еще больше страданий.
– Что ты ему ответила?
– Что больше не буду ему служить. И тогда он сказал, что причинит мне страдания. Став похожим на человека, он пригрозил, что причинит мне страдания. Еще у этого мужчины была желтая птица; он сказал, что у него есть много милых вещиц, которые он даст мне, если я буду ему служить.
– Каких милых вещиц?
– Он их мне не показал!
– Что ты увидела потом?
– Двух крыс – черную и рыжую!
– Что они тебе сказали?
– Служить им.
– Когда ты их видела?
– Прошлой ночью: они велели служить им, но я отказалась.
– Каким образом служить?
– Мучая детей.
– Ты не ущипнула Элизабет Хаббарт этим утром?
– Этот мужчина опустился на меня и приказал ущипнуть.
– Зачем прошлой ночью ты отправилась к Томасу Патнаму и причиняла ли ты боль его дочери?
– Они потащили меня, они толкнули меня и заставили.
– Что ты должна была сделать, придя к нему?
– Убить ее ножом.
– Каким образом ты отправилась к Томасу Патнаму?
– На своей метле, они все были как я.
– Как ты смогла перемещаться со всеми этими деревяшками?
– Это не имеет значения
[28].
– …
– …
Это длилось часами. Уверяю, я не была хорошей артисткой. Скопище всех этих белых лиц, колыхавшихся у моих ног, казалось мне морем, в которое я сейчас упаду и утону. Ах! Насколько лучше меня справилась Хестер! Она воспользовалась трибуной, чтобы во всеуслышание объявить о ненависти к обществу и, в свою очередь, проклясть обвинителей. Мне же было просто-напросто страшно. Героические помыслы, подготовленные дома или в камере, словно улетели прочь.
– …
– …
– Видела ли ты в прошлую субботу, как женщина Гуд мучит Элизабет Хаббард?
– О да, я это видела. Она бросилась на ребенка, будто волк!
– Вернемся к мужчине, которого ты видела. В какой одежде он был?
– Во всем черном. Очень высокий, полагаю, с белыми волосами.
– А женщина?
– Женщина? Белая накидка с капюшоном и черный колпак с бантом наверху. Вот так она и была одета!
– Кого из тех, кто мучил детей, ты сейчас видишь?
С наслаждением и злобой я выпалила:
– Я вижу Сару Гуд.
– Только ее?
Тогда моя душа не желала подчиняться Сэмюэлю Паррису и оговаривать невинных. Вспомнив советы Хестер, я пролепетала:
– Сейчас я больше ничего не вижу! Я слепа.
После допроса ко мне пришел Сэмюэль Паррис:
– Хорошо, Титуба! Ты поняла, чего мы от тебя ждем.
Ненавижу себя так же, как ненавижу его.
4
Я не была свидетелем чумы, поразившей Салем, так как после дачи показаний меня держали прикованной в амбаре Дикона Ингерсолла.