Вскрикнув, я сама упала на колени посреди возбужденной, любопытствующей, почти радостной толпы.
Как будто я была вынуждена снова увидеть казнь своей матери! Нет, там покачивалась не старуха! Это была Абена во цвете лет, на пике своей красоты! Да, это была она, мне снова было шесть лет! И жизнь снова началась с того мгновения!
Чем больше я кричала, тем больше испытывала сильнейшее желание кричать. Желание исторгнуть из себя свою боль, возмущение, свой бессильный гнев. Что это за мир, сделавший из меня рабыню, сироту, изгоя? Что это за мир, разлучивший меня с близкими? Вынуждающий жить среди людей, которые не говорят на моем языке, не исповедуют мою религию, в этой недоброй неприветливой стране?
Бетси поспешила ко мне и сжала своими худенькими руками:
– Замолчи! Ой, замолчи, Титуба!
Абигайль, уже успевшая побродить в толпе, то выспрашивая объяснения у одних, то у других, вернулась к нам и холодно заявила:
– Да, замолчи! Она получила то, чего заслуживала: это была ведьма. Она околдовала детей из почтенной семьи!
Мне удалось встать и направиться к дому. Весь город только и говорил, что о казни. Те, кто видел, рассказывали тем, кто не видел, как старая Гловер закричала, увидев смерть, как собака, которая воет на луну, как ее душа вылетела в виде летучей мыши, в то время как отвратительная жижа, свидетельствующая о зловредности ее натуры, струйками стекала у нее по ногам. Я же ничего такого не видела. Я присутствовала при зрелище полнейшего варварства.
Именно после этого я точно поняла, что ношу ребенка и что желаю его убить.
Единственными мгновениями счастья в моем печальном существовании, кроме поцелуев, которые украдкой дарила мне Бетси, и секретов, которыми я обменивалась с Элизабет Паррис, были те, что я проводила с Джоном Индейцем.
Перепачканный, дрожавший от холода, полуживой от усталости, мой муж каждую ночь занимался со мной любовью. Так как мы спали в закутке, прилегавшем к спальне господина и госпожи Паррис, нам приходилось следить, чтобы не издать ни вздоха, ни стона, по которому можно было бы понять, чем мы сейчас заняты. Странное дело, наши бурные соития от этого лишь обрели больше остроты.
Для рабыни материнство не становится счастьем. Оно означает вытолкнуть в мир рабства и мерзости крохотное невинное существо, участь которого невозможно изменить. В детстве мне случалось видеть, как рабыни убивают новорожденных, воткнув длинную колючку в еще желеобразный «родничок» на их голове, разрезая пуповину отравленным лезвием или оставив на ночь там, где ходят разозленные духи. В течение всего детства я слышала, как рабыни обмениваются рецептами зелий, клизм, впрыскиваний, которые навсегда делают их матки бесплодными, превращая их в гробницы, украшенные алыми саванами.
На Барбадосе, где каждое растение было знакомым и родным, мне бы не составило никакого труда избавиться от бремени. Но здесь, в Бостоне, что делать?
Менее чем в полумиле за Бостоном произрастали густые леса, которые я решила разведать. Однажды днем мне удалось выскользнуть из дома, оставив подле госпожи Паррис Бетси, сражавшуюся со своей ужасной азбукой, и Абигайль, пальцы которой были заняты вышиванием, но ум, очевидно, пребывал где-то в другом месте.
Оказавшись на улице, я с удивлением заметила, что вокруг кое-что изменилось к лучшему. Деревья, так долго лишенные листьев и походившие на торчащие во все стороны коклюшки, украсились бутонами. Зеленеющие луга, бесконечные, словно море в безветренную погоду, были усеяны цветами.
Только я собралась войти в лес, как меня окликнул всадник – черная негнущаяся фигура на лошади, силуэт, лицо скрыто в тени шляпы.
– Эй, негритянка! Ты что, не боишься индейцев?
Индейцев? Этих «дикарей» я боялась меньше, чем цивилизованных созданий, рядом с которыми я жила, – тех, что вешают старух.
Я склонилась над пахучим кустом, очень похожим на лимонник, обладающий многочисленными полезными свойствами, когда услышала, как меня окликнули по имени:
– Титуба!
Я подпрыгнула. Это была старуха с лицом бесформенным, словно буханка недопеченного хлеба, но вместе с тем довольно приятным.
Я удивилась:
– Откуда ты знаешь мое имя?
Старуха таинственно улыбнулась:
– Я видела, как ты родилась!
Мое удивление возросло:
– Ты с Барбадоса?
Ее улыбка обозначилась еще сильнее:
– Нет, я никогда не покидала Бостон. Прибыла с первыми колонистами и с тех пор так при них и оставалась. Но хватит болтовни! Если слишком задержишься, Сэмюэль Паррис заметит, что ты уходила из дома, и ты проведешь не самые лучшие четверть часа!
Я упорно стояла на своем:
– Я тебя не знаю. Чего ты от меня хочешь?
Она заковыляла в глубину леса, а так как я продолжала стоять на месте, обернулась ко мне и бросила:
– Не будь дурой: я подруга Ман Яя! Мое имя Джуда Уайт!
Старая Джуда сообщила мне названия каждого растения и его свойства. Я мысленно отметила для себя несколько рецептов, и она добавила:
«Чтобы избавиться от бородавок, надо протереть их живой жабой, пока ее кожа не растворит их.
Зимой, чтобы предупредить недуги, вызванные холодом, пить настой болиголова. Обрати внимание: сок смертельно ядовит и может быть использован для других целей.
Чтобы избежать артрита, носить на безымянном пальце левой руки кольцо из сырой картофелины.
Все раны можно вылечить пластырями из капустных листьев и склянками с перетертой сырой репой.
В случае острого бронхита положить больному на грудь кожу черного кота.
При зубной боли: если есть возможность, пожевать табачные листья. То же сделать, если заболит ухо.
При любых расстройствах желудка трижды в день пить настойку ежевики».
Я вернулась в Бостон немного приободренная. Я научилась видеть друзей в созданиях, на которых раньше бы и внимания не обратила: коте с черной шерстью, сове, божьей коровке и дрозде-пересмешнике.
Снова и снова я мысленно повторяла слова Джуды: «Что стало бы с этим миром без нас? А? Что стало бы? Люди ненавидят нас, но в то же время мы даем им то, без чего их жизнь была бы грустной и ограниченной. Благодаря нам они могут менять настоящее, а иногда и читать будущее. Благодаря нам они могут надеяться. Титуба, мы – соль земли».
Той же ночью поток черной крови вынес ребенка у меня из матки. Увидев, как он бьет ручками, словно обезумевший головастик, я расплакалась. Джон Индеец, которого я не посвятила в свою тайну, решил, что это новый удар судьбы, и тоже плакал. По правде говоря, он был не совсем трезв, так как опустошил много кружек стаута вместе с матросами, посещавшими таверну «Черная лошадь».
– Моя королева! Вот так и теряешь опору в старости! На что нам будет опереться в этой стране, где не бывает лета, когда у нас обоих будет по горбу на спине?