Я потеряла голос, онемела. Дыхание прервалось. Операция. Потеря подвижности, быть может, навсегда. Конец танцам. А что я без них? Ничто. Никто. Земля разверзлась у меня под ногами, и я стала падать, проваливаться все ниже и ниже, в черную дыру, из которой не выбраться. В глазах у меня потемнело.
– Приготовьтесь, я возьмусь за вас всерьез! Больничный на два с половиной месяца, круглосуточное ношение ортеза-лонгеты в течение полутора месяцев, будете ходить на костылях и посещать сеансы реабилитации – чем чаще, тем лучше, это не только принесет вам пользу, но и послужит хорошим уроком.
Я наверняка резко побледнела, меня затошнило, захотелось молотить себя кулаками. Сама во всем виновата. Сама топила себя. Разрушала. Сама и только сама. Без чьей бы то ни было помощи.
– Ну что ж, не будем терять время! Наложим фиксатор, и вам станет легче.
Боль немного утихла, как только щиколотку зафиксировали. Мне выдали костыли, и безумный профессор, имени которого я так и не узнала, проводил нас к ожидающему у входа такси.
– Я на вас надеюсь, дорогая, ведите себя разумно. Пусть детьми занимается муж! Как-нибудь да справится!
Что это ему взбрело в голову? Ну да, в его понимании мой возраст автоматически предполагает наличие мужа и семейной жизни. Сам того не желая, безумный профессор окончательно добил меня. Как если бы я и без этого не была раздавлена. Ничего не поделаешь, придется разбираться самой, не дожидаясь помощи. У Эмерика есть собственная семья, и он о ней заботится. Я для него на втором месте.
– Хорошо, спасибо, – сухо ответила я.
Оставив Огюста прощаться с врачом, я уселась на заднее сиденье. Если он так хорошо знает танцовщиков, его не оскорбит моя невежливость и нежелание разговаривать. Пока я оставалась в клинике, я не догадывалась, что мы просидели там практически целый день. Эмерик настойчиво пытался до меня дозвониться на протяжении нескольких часов. Я надеялась, что до возвращения домой он сделает еще одну попытку. На обратном пути Огюст сел рядом со мной. Воспитательные меры завершены. Я огребла по полной. Первые километры мы проехали в гробовой тишине, я уставилась в окно и не отрывалась от дороги. Затем, чтобы не думать о ближайших неделях и не рисовать себе ужасные картины ожидающей меня неподвижности, я решилась раскрыть рот:
– Вы его давно знаете?
– Многие десятки лет, он спас мое колено, и благодаря ему я продолжал танцевать до солидного возраста.
– То есть он и впрямь так хорош? – В моем голосе прозвучала легкая ирония.
Огюст усмехнулся:
– Я знаю, в это трудно поверить, но да, он один из лучших.
– Нет, поверить не трудно… Просто он в некотором роде оригинал.
– Ты знаешь, что тебе делать?
Я посмотрела вверх, чтобы сдержать слезы, после чего перевела взгляд на Огюста. Его лицо было ласковым.
– Послушайся его, обойдись без глупостей.
Мне как-то удалось засмеяться. Правда, горько.
– Не знаю, что еще мне остается.
– Ты меня поняла, не геройствуй. Потерпи… не порть все. Несколько недель жизни – не так уж много. Жертва того стоит.
– Я знаю…
– Ты прекрасная танцовщица и признанный педагог, ученики тебя обожают. Если ты будешь вести себя разумно и позаботишься наконец-то о себе и своем теле, эта история скоро станет всего лишь неприятным воспоминанием и не более.
– Я не подведу, буду разумной.
Я сказала это искренне, без притворства. Я только что получила невероятно болезненную пощечину. Я страдала не только физически, мне как будто воткнули в грудь нож. На протяжении всей своей жизни я даже помыслить не могла, что однажды не буду танцевать. Невообразимо. Отказаться от танца означало для меня отказаться от себя. Лишить мое тело его естества, смысла его существования. Без танца я буду пустой оболочкой. Все предельно просто: я отказываюсь подвергать опасности свое равновесие, всю мою жизнь. Такой вопрос даже не стоит. Да, я ответственна за то, что со мной случилось, но теперь я обязана нести ответственность за свое выздоровление. Никто не обещает, что мне будет легко, но это уже другой вопрос, придется собраться с силами и хотя бы притвориться, будто я со всем справляюсь, чтобы никого не напрягать. Мой мобильник завибрировал, пришло сообщение от Эмерика:
Я написала:
Мы с Огюстом в такси, только что от врача, должна быть дома через полчаса. Созвонимся?
Ответ:
Стоило мне узнать, что я его увижу, пусть и ненадолго, и тиски, сжимавшие мое сердце, разжались. Мне нужен был глоток его сочувствия, тепло его рук, чтобы поверить, что в ближайшие недели все будет хорошо, что скоро никаких последствий случившегося не останется. Я почувствовала на себе взгляд Огюста и уверенно ответила на него. Он ободряюще дотронулся до моего плеча:
– Если я понадоблюсь, обращайся, не стесняйся.
– Да нет, все в порядке… Ой, есть одна просьба!
– Слушаю тебя.
– Можете сообщить все это Сандро и Бертий?
– Я и сам собирался заехать в школу и обрисовать им ситуацию.
– Большое спасибо. Скажите, я позвоню на выходных, и, главное, пусть они ни о чем не волнуются, к тому же у них и так прибавится работы.
– Похоже, ты никого не хочешь беспокоить.
– Стараюсь, как могу.
Он взял мою ладонь, о чем-то задумавшись. Он держал мою руку так, как мог бы держать отец. Или, быть может, добрый обеспокоенный дедушка.
– Ортанс, воспользуйся передышкой, чтобы все обдумать…
– Вы о чем?
– Ты в последнее время витаешь в облаках… Если честно, я тебя не узнаю… Бывая в школе, я за тобой наблюдаю, ты превратилась в привидение, бродящее по коридорам с потерянным видом. Ты от всего отстранилась… как если бы не знала, что делать дальше… Ты утратила свою искру…
Мне вдруг захотелось броситься в его объятия и заплакать, дать себе волю, и пусть он утешит меня. Но ничего такого я не сделала.
Довольно легко справившись с входной дверью, я подошла к лестнице и облилась холодным потом. О чем я думала, выбирая квартиру на седьмом этаже без лифта?! Наверное, о тренировке мышц и поддержании формы… Блистательная идея… Я набрала полные легкие воздуха и, ковыляя и опираясь на костыли, начала подъем. Я дышала, как в разгар спортивной тренировки, шла медленно – куда мне торопиться, – стискивала зубы, старалась не обращать внимания на боль в руках, в здоровой ноге, в голове. Кровь пульсировала в висках, капли пота выступили на лбу. Добравшись до четвертого этажа, я позволила себе короткую передышку – прислонилась к стене и опустила ресницы. Услышав шаги на лестнице, я решила еще немного отдышаться и не шевелиться: у меня не было ни малейшего желания встречаться с соседями и объяснять им, что стряслось, единственное, чего я хотела, – это чтобы меня оставили в покое.