Психэ и материя - читать онлайн книгу. Автор: Мария-Луиза фон Франц cтр.№ 46

Христианство произвело своим появлением и распространением настоящую этическую революцию за счет античных наук, потерявших свое значение к первому веку н. э. в Европе. В христианском мире множественность души — то есть все те боги и демоны, составлявшие ее — стала вдруг вполне современной проблемой.

Один из Отцов Церкви, Ориген, несколько раз в своих работах затрагивает эту тему. В 2 Книге Царств 1:4 ^[129] имеется, казалось бы, незначительное высказывание, которое начинается так: «и был там один человек» (Хотя, как мы знаем, любая библейская строчка обычно рассматривается как имеющая глубокий смысл). В комментариях к этой фразе Ориген пишет: «До тех пор, пока грешны мы, мы не сможем постичь имя этого одного человека, поскольку каждый из нас не един, но множествен. Все мы часто видим, как человек единый на самом деле единым и одним не является, но в нем будто бы живет множество личностей со своими нравами [нравы в данном случае, возможно, следует понимать как модели поведения], согласно словам о том, что „глупец изменчив подобно луне“». В комментариях к Левит 5:2 ^[130], Ориген пишет далее: «Вообрази себе, что в тебе живут стада овец и козлищ и птицы небесные также в тебе обитают. Представь, что ты есть микрокосм с солнцем, луной и звездами». Все эти разнообразные нравы и состояния, то есть способы реакции на окружающий мир, лишь силой Христовой могут быть слиты воедино, ибо он есть подлинно Единый Человек — истинный Vir Unus.

Монотеизм Ветхого Завета и идея Христа как Единого Человека требуют от остальных людей принятия четкого этического решения в их столкновении с внутренними демонами и животными склонностями. Впрочем, даже последние не рассматриваются как внутренне свойственные самому человеку, но, скорее, как отчасти внешние, так сказать, прикрепленные к нему свойства.

Я уже упоминала в начале, как боги Древней Греции были наделены психической природой путем интерпретации их как психологических сил. Христианская герменевтика Писания идет фактически тем же путем. Следуя примеру Филона Александрийского, толкующего Писание символически, Ориген также начал интерпретировать некоторые пассажи Нового Завета в такой же символической и психологической форме. Чудеса, описанные в Библии, по его мнению, следует воспринимать не буквально, но как символические образы — eikones — иллюстрирующие действия Бога. Внешний, материальный, видимый мир, с его точки зрения, указывает на нечто высшее, а именно на незримую реальность духовной истины. Многие истории и мотивы Ветхого Завета выступают как символические прообразы и скрытые аллюзии того, что широко раскроется в Новом Завете, они указывают на определенные духовные знаки, медленно сбрасывающие с себя покров тайны по мере хода истории. Согласно Оригену, многие чудеса Нового Завета произошли не в конкретной земной реальности, но в некоем подобии тонкой субтильной сферы бытия Христос, как подчеркивает Ориген, находится на рубеже тварного и нетварного мира, и эта тонкая, срединная реальность напоминает идею стоиков о Мировой душе (World-Soul). По Оригену, библейские чудеса характеризует прежде всего их высший этический эффект, в полной мере проявляющий себя в образе Христа и христианском образе жизни.

Хотя христианство принесло с собой моральный прогресс и способствовало объединению личности в единое целое, тем не менее, оно сделало одну существенную ошибку. Человек более не способен был контактировать с нуминозным в природе в различных химических веществах: мир был теперь населен преимущественно духами зла и демонами. Символ Христа вобрал в себя все проекции позитивных психических образов, фактически впитав их из природы. Поэтому один из ранних христианских поэтов Ефрем Сирин ^[131] пишет: «Поскольку устало творение нести на себе печати [символы] славы Христовой, Он освободил их от груза сего подобно тому, как однажды Он освободил лоно Матери Своей». Говорили также, что «Христос облек себя образами», архетипическими образами Себя же. Это тайное сокровище, приоткрывающее великие чудеса тому, кто достоин будет узреть их. Такое освобождение образов, по мысли Сирина, означает, что их частично отбирают из внешнего мира, однако вместе с тем человек теряет интерес к природе.

Одновременно с появлением христианства начался застой в развитии европейской алхимии. Ее традиции переместились в Северную Африку, остававшуюся языческой, и в особенности в Междуречье, расцветшее позднее под исламским влиянием. Исламская культура подарила миру нескольких крупных алхимиков, один из которых, Мохаммед ибн Умаль (Mohammed ibn Umail, 10 век), стал известен в поздней западной алхимии под именем Сеньора (что по-арабски означает «шейх»).

Юнг в своих работах часто подчеркивал, что ислам — это религия чистого Эроса. Соответственно и символизм объединения (coniunctio), священного брака (hierosgamos) солнца и луны, играет огромную роль в трактатах Сеньора. Сам по себе мотив сакрального coniunctio идет от египетского ритуала погребения мертвых и затем снова появляется в тексте Комариоса, который я упоминала выше. С этого момента мотив священного брака и объединения противоположностей становится центральной темой алхимии. Он обозначает, с одной стороны, химическое сходство, а с другой — объединение психических оппозиций в процессе индивидуации, глубоко изученное Юнгом в «Психологии переноса» и «Mysterium Conjunctionis».

Около 1000 г. н. э. античное знание начинает возвращаться из исламского мира в Европу, чему во многом способствовали Крестовые походы. Сицилийские, испанские мавры и евреи были главными переводчиками и посредниками между культурами Востока и Запада. Так называемый «Liber Sextus» великого персидского философа Ибн-Сины ^[132], известного на Западе под именем Авиценны, оказал огромное влияние на наиболее выдающихся мыслителей-схоластов двенадцатого и тринадцатого веков, таких как Альберт Великий, Фома Аквинский и Роджер Бэкон. В «Liber Sextus» содержалась одна весьма важная идея о том, что душа человеческая обладает колоссальной силой воображения, способной создавать конкретные образы в материи. В момент, когда исследователь находится в состоянии исключительного эмоционального напряжения и одновременно звезды располагаются в нужном порядке, он способен силой своей мысли трансформировать материю в реторте; душа его, таким образом, может на самом деле изменять сущность вещества. Этот внутренний аспект алхимии вернулся в западную науку, а суть его составляет творческое активное воображение, взаимодействующее с субстанциями. Можно рассматривать такой опыт как примитивный, напоминающий тот, что был описан в книгах Карлоса Кастанеды, то, что дон Хуан называл «грезами после остановки мира». Вы, конечно, помните, если знакомы с этими книгами, как Кастанеде нужно было учиться грезить наяву. То, что проделывал дон Хуан, более всего напоминает активное воображение, но не на бумаге или холсте, а в природе. Растения и камни начинали контактировать с переживающим этот опыт человеком, что, кстати, было в свое время описано еще Альбертом Великим и другими средневековыми алхимиками.