Город лжи. Что скрывают улицы Тегерана - читать онлайн книгу. Автор: Рамита Наваи cтр.№ 12

Хаджи-ага не выставлял свою набожность напоказ. Он редко говорил о Боге, редко читал священную книгу хадисов, редко ходил в мечеть. Казалось, что больше всего он предан телевизору. Но Фатеме грех было жаловаться, ведь она поднялась на волне паломничеств Хаджи-ага. Именно им они были обязаны взлетом по социальной лестнице – поклоняясь имамам, человек обретал среди соседей особый статус. С тех пор как Хаджи-ага заслужил почтительную приставку хаджи, то есть «посетивший Мекку», люди и к Фатеме стали относиться иначе. Она стала хадж-ханум, женой хаджи. Паломничества Хаджи-ага позволили ему накопить духовную валюту – единственную, которая в Иране никогда не обесценивалась, а в Мейдан-э Хорасан обеспечивала уважение и почет. Вскоре число его поездок превысило количество паломничеств местного муллы, и соседи стали обращаться к нему за советом по всем вопросам – от духовных до более приземленных, вроде жалоб на сварливых жен и дерзящих детей. Он принимал гостей, сидя на полу и облокотившись на подушки, а Фатеме подносила тарелки с фруктами и горячий чай. Хаджи-ага пил чай вприкуску с сахаром и отвечал на вопросы соседей коротко и практично, завершая любую сентенцию фразой, которую никто не понимал: «Богу верен лишь тот, кто верен себе».

Над западными пригородами Тегерана закатилось солнце, и в наступивших сумерках зажглись городские огни. Над городом висела большая жирная луна, окрашенная оранжевым. Вскоре после того, как она начала свой подъем, в дом Хаджи-ага стали стекаться гости: родственники, знакомые и соседи, нагруженные всевозможными сладостями.

Женщины столпились на кухне – стая ворон в черных чадрах, пропахших потом, тяжелыми духами и жарким прокуренным смрадом города. Мужчины расселись на стульях у стены и потягивали кисло-сладкий напиток с мятой и уксусом, который подавала Фатеме. Дотошно расспросив друг друга о здоровье и благополучии родственников (этим начиналось любое сборище), обе группы – женская и мужская – пустились в обсуждение любимого вопроса тегеранцев: политики.

В Тегеране разговоры о политике ведутся повсюду. Даже курильщики крэка из южного Тегерана в минуты просветления мнят себя экспертами-политологами. Ни одна поездка в такси не обходится без того, чтобы водитель не сообщил вам свое развернутое мнение о последнем политическом скандале и противостоянии сил. Разговоры о политике внушают людям чувство, что будущее не бесконтрольно и их голос имеет значение; они ощущают себя не просто беспомощными наблюдателями. В стенах своего дома, в своей машине большинство простых иранцев на редкость свободно высказывают недовольство. Для тех, кто чувствует, что за ним не наблюдают, нет запретных тем. Политики и официальные лица поливают друг друга грязью и забрасывают обвинениями; рядовые граждане видят это и думают, что могут делать так же. Говорят, сейчас люди свободнее высказывают свое мнение, чем при шахе, – тогда многие боялись плохо отзываться о правителе даже у себя дома.

После революции для многих религиозных и рабочих семей настало время благополучия. Особенно много таких проживало в Мейдан-э Хорасан. Именно исламская революция возвысила людей вроде Хаджи-ага. Беднейшие слои общества смогли воспользоваться финансовыми льготами, неожиданно предоставленными правительством. Для фабричных служащих установили минимальное жалование, сократили рабочий день. С началом войны начались дотации на продукты питания, и многие основные продукты – хлеб, сыр, сахар, масло – выдавались бесплатно за счет государства. Но дело было не только в росте экономического благополучия. Уважение – вот что обрели жители Мейдан-э Хорасан. Если прежде им казалось, что их вытесняют на задворки нового современного Тегерана, который строил шах, что они существуют в месте небытия между развитием и традицией, с пришествием исламского режима общество приняло их и сделало своей важнейшей частью. Шах мечтал об изменениях и делал все, чтобы Иран стал страной первого мира; но люди вроде Хаджи-ага испытывали страх перед миром, с которым не имели ничего общего. Хотя в отличие от своего отца шах не запрещал ношение хиджаба и чадры, в годы перед революцией их надевали лишь представители низших сословий. После свержения шаха традиционалисты перестали быть чужаками в своей стране. Их вера и образ жизни получили печать одобрения государства; более того, они стали образцом для подражания. Государство говорило с ними на языке религии, и они понимали этот язык и чувствовали себя приближенными к государству. Большинство никогда не интересовались политикой, но интеграция в общество всколыхнула в них страстную приверженность правящему режиму. При этом выигрывали обе стороны. Набожность низших сословий оказалась очень на руку правящему режиму, особенно после того, как абсолютную власть духовного лидера прописали в конституции. Хомейни ввел виляйат-э факих – правление исламских богословов, дающее ему безграничную и неоспоримую политическую власть над субъектами. Поскольку «одобренный Богом» режим теперь был на их стороне, у жителей Мейдан-э Хорасан отпала нужда сомневаться в его правомерности.

Соседи Сумайи придерживались общих принципов: девушка должна была хранить девственность до брака и носить строгий хиджаб. Хотя степень религиозности каждого разнилась, отношение к вере было одинаковым. Но в политике взгляды расходились. В Мейдан-э Хорасан не существовало деления на два полярных лагеря – сторонников и противников режима. Вариаций было бесчисленное множество.

– Все еще собираешься голосовать за эту обезьяну, Ахмакинежада? – спросил Масуд из соседнего дома, заменив «Ахмад» на «ахмак» – тупица.

– Зато он не даст Америке нас запугать.

– И он хоть не мулла, – добавил Масуд, зачерпнув горсть фисташек.

Масуд молился каждый день и был в Мекке. Но он презирал мулл и считал их причиной всех бед – от плачевного состояния экономики до коррупции. Воспитание в традиционной семье – сонати – и соблюдение норм ислама не делало человека автоматически сторонником режима. Масуд верил в необходимость отделения церкви от государства и не поддерживал абсолютную власть Высшего руководителя. Большинству его соседей исламская революция оказалась на руку, но жизнь Масуда осталась неизменной.

Фатеме крикнула с кухни, что муллы ни в чем не виноваты; виноваты политики.

– Мы оказались в дерьме из-за этих хитрых лис, англичан, – заметил Аббас, местный зеленщик.

Энгелестан всегда пользовался дурной славой – иранцы считали, что британцы приложили руку к длинному списку преступлений, совершенных в Иране. Например, при поддержке британцев произошел переворот 1953 года, в ходе которого сместили любимого иранского премьер-министра Мосаддыка. А согласно популярной теории заговора, в свержении шаха участвовала радиостанция Би-би-си.

– Да все они виноваты, они прогнили насквозь, и Ахмадинежад хуже всех в этой шайке. Он ничего не смыслит в экономике и сгубит страну, – возмущался Али, базаари, торговец электротоварами. Его жена и дочери носили чадру, но сам он считал, что ношение хиджаба должно быть добровольным.

– Ахмадинежад – лучшее, что произошло с этой страной за долгое время. Цены на нефть растут, он честен и понимает, что нужно простому народу, – сказал Хаджи-ага.