Белые лилии  - читать онлайн книгу. Автор: Олли Ver cтр.№ 31

Собаки мертвы.

Тела бухгалтера-юриста уже нет, а вся площадь перед зданием усеяна трупами животных. Разноцветными, разнокалиберными. Меня тошнит. Вода собирается выходить обратно, но я стискиваю зубы и закрываю глаза. Ну что ты как маленькая, Марин? Тебя же по-честному предупредили. Закрываю рот рукой, часто и быстро дышу. К этому нужно привыкнуть. Нужно смотреть. Сейчас, сейчас… еще минутку. Открываю глаза и смотрю. Те собаки, что ближе ко мне отчетливо видны, и я могу рассмотреть вываленные синие языки, морды в засохшей пене и плюхи блевотины на земле. Их отравили. Я смотрю на побоище и вспоминаю, что «Сказка» никогда не гнушалась убирать неугодных самым быстрым и эффективным способом. А вот это представление – карнавал, «панацея», это – для избранных. Мне оказали честь. Мне и еще четверым, так что мы должны быть признательны. Берусь за ручку двери и тяну на себя.

Дверь открывается.

Мысли-стрелы полетели в голове с той сумасшедшей скоростью, что не позволяет их воспринимать.

Собаки мертвы. Дверь открыта. Карнавал. Маски.

Так, еще раз: собаки мертвы…

Я свободна? Собаки мертвы, дверь открыта. Я могу уйти?

Карнавал. Маски.

Я переворачиваю картонную морду кошки в своих руках, читаю надпись.

***

…наглая, бессовестная дура!

Осознание простой истины снизошло как озарение. И, как и любое озарение, это – ударило… махом руки – он выбил из ладони таблетки, и они с дробным стуком рассыпались по полу. Будь он постарше, он бы использовал «сука», «тварь» или, может быть, «шлюха». Но он только и мог, что бессильно сжимать кулаки и плеваться безобидными прозвищами. Он смотрел, как она тянула бескровные губы в улыбке, видел, как сверкнула острым лезвием сталь её глаз. Ожила. Как только Егор протянул ей ладошки, она словно бы и не умирала вовсе. Он не знал, что это за таблетки, но точно знал, что все, что ей прописали, детям давать нельзя. И в этот момент он понял…

– Никого тебе не жаль, – прошипел Максим.

Она подняла на него стеклянные глаза, в которых отражалось его оскаленное, перекошенное гневом лицо, и, глядя в это бездушное зеркало, он чувствовал, как ломается самая элементарная аксиома – взрослые ненавидят. Дядя Коля – себя, отец – всех, кроме неё, а она – весь мир. Выдумывая причины, обрастая доводами, они изобретают замкнутый круг – карусель порока. Бесконечная цепь изобретательной ненависти, и ни конца, ни края ей нет, ибо она замыкается на саму себя. И тут не столько корысть, сколько неумение общаться по-другому – ненависть – такой древний, такой понятный язык, что постижение грамоты этого языка делает малоэффективными все остальные. Это заложено на генетическом уровне буквами инстинктов – на языке ненависти свободно говорят все народы мира. Он всем понятен. И воззвать к ненависти очень легко – найти, где тонко и нажать посильнее. И вот темно-синяя, клубящаяся, она растет внутри Максима – ненависть поглощает, разрастается, заполняет собой, сметая все на своем пути. Она пожирает красное – уничтожает алую любовь и учит маленького человека безжалостности. Ненависть понятна всем. Он вспоминает, как много раз слышал это от его отца, его матери. Тогда Максим не смог понять смысла слов, и они показались ему глупыми, наверное, поэтому так врезались в память: «Ненавидь меня – говори со мной».

Здание бухает огромным сердцем – басы глухо сотрясают воздух, и, кажется, стены резонируют волнами ударов музыки.

Уйти-то я могу…

«Now baby

Are you sure you wanna leave?…», – издевается надо мной мужской голос. Конечно, хочу!

Под грохот басов, мое сердце, разгоняемое страхом, вторит ударам, и теперь то, что для других – фоновый шум слов, для меня – действие, решающее мою жизнь. Хочу уйти… но отпускаю дверную ручку – доводчик с тихим щелчком закрывает двери. Мне нужно несколько секунд – пара мгновений, чтобы понять, что я делаю. Я разворачиваюсь, путаюсь в складках портьер, чтобы вернуться в разноцветный хаос… Да вот только хаос – больше не хаос.

Они танцуют.

Разбитые по парам, женщины и мужчины в карнавальных костюмах танцуют под незамысловатое «If you think the love is gone…», вьющееся над их головами. Мои глаза распахиваются, жадно впитывают происходящее, но мозг никак не может собрать воедино, интерпретировать, объяснить, в конце концов, почему меня чертовски пугает то, что я вижу. Шарю глазами по пестрой толпе: движения рук, плавные линии танца и сплетения людских тел. Отточенные движения кистей рук, плеч, бедер под пышными юбками, наклоны головы и реверансы.

«If you think the love is gone…»

Как кошмарный сон… Музыкальное сердце стучит, люди танцуют. На глазах – маски, на губах – гипсовые улыбки. Движение красок, переливы света, слова и ноты, витающие в воздухе. Секунды, минуты… я понимаю, что – не так. Размеренное движение людской толпы, улыбки, ужимки. Они танцуют слишком слаженно. Отточенные движения рук, правильные наклоны голов и театральные улыбки на лицах.

Это танцоры.

В голове туманной сиреной: «Собаки мертвы». Я могу уйти отсюда прямо сейчас! Марин, надо бежать! Но я не бегу – я сжимаю в руках картонную морду кошки, и ищу в океане танцующих фигур, в море улыбающихся лиц тех, за кем пришла.

– Псих! Вика!

Вали отсюда! Разворачивайся и беги!

– Псих! – ору я, слыша, как ломается о панику мой собственный голос.

«If you think the love is gone»

Всхлипываю, вытираю рукавом щеки и нос:

– Псих! – еле слышно.

Это бесполезно! Каменные маски-лица танцующих, ритм музыки, заглушающий разум совести – если и есть среди них люди, то они не слышат меня. Бесконечно долго я всматриваюсь в танцующих… но шагаю туда, где меня не слышат.

Окунаюсь в толпу людей. Ароматы, голоса, движение – все наигранно-красивое, неестественно яркое, не живое. Я прикасаюсь к плечам и спинам, и жутко боюсь почувствовать холод фарфора под яркими костюмами. Я огибаю их, протискиваюсь мимо, я расталкиваю локтями танцующих людей.

– Псих! – кричу я, но мой голос тонет в гомоне беззаботных голосов и музыке.

Касания, трепет воздуха, грохот музыки. Среди танцующих людей я одна не попадаю в ритм – все так слаженно, так красиво, что по лед сковывает нутро, поднимается по позвоночнику и сжимает ледяной лапой горло. Люди вокруг, словно заведенные – они не оборачиваются, даже когда я касаюсь их спин, пробивая себе путь. Их так много. Я больше не кричу, ведь это истинное сумасшествие – орать среди глухих. Мой взгляд перебирает маски, словно бы наспех пролистывает ненавистную книгу – ни одно из лиц не запоминается, не выделяется на фоне пестрой толпы. А мне нужно то, что вспыхнет узнаванием:

– Псих, – еле слышно шепчу я не то заклинание, не то молитву.

Над головой – грохот музыки, вокруг меня – море тел, и они бесконечно движутся, управляемые ритмом, словно марионетки. Они задевают меня локтями и подолами юбок, отворачивают от меня свои карнавальные маски с застывшими улыбками, и меня начинает знобить от нарочитой искусственности происходящего. Огромный спектакль, где каждый – на своем месте. В то числе и я, и вот именно это меня ругает больше всего: они свои партии знают, а я даже не знаю, когда мне вступать. Я – на сцене без слов, на меня направлен свет софитов, и я чувствую, как звенит безмолвие над головами зрителей. А я даже не знаю, в каком жанре пьесу мы играем!