— Да оставьте вы меня в покое!
Катя ворвалась в дом, преодолела лестничный пролет, за ним
обыскала все помещения первого этажа, после них комнаты на втором и в одной из
них замерла, вдыхая витающий в ней ледяной морозный аромат. Лайонел был тут не
так давно, его запах она знала, и он, как одно из ее драгоценнейших
воспоминаний, хранился где-то между грудой осколков разбитого сердца и
невидимым mp3-плеером с нескончаемой музыкой.
Девушка прошлась до высокой кровати, провела рукой по
подушке и покинула комнату. В гостиной поджидал хозяин дома, которому Катя была
вынуждена сказать:
— Простите, что не поверила.
Тане, сердито глядя на нее, покачал головой.
— Сумасшедшая.
Вильям, видимо, был с ним согласен. Во всяком случае, лицо
его выражало недовольство. Кира, как и прежде, не демонстрировала своего
отношения к происходящему. А Йоро выглядел крайне огорченным.
— Мы уходим, простите, что побеспокоили вас. — Катя
решительно развернулась и зашагала к дверям, но так и не дошла. Взгляд ее
остановился на скульптуре стоящей возле выхода, женщина держала передсобой
поднос, а на нем лежала стопка газет. На самой верхней был изображен Лайонел и
Анжелика.
Девушка схватила газету и показала хозяину дома, потребовав:
— Переведите, что тут написано!
Нориш смотрел насмешливо и, как ей показалось, с явным
удовольствием перевел: — Звездная пара Петербурга снова вместе! — и указал на
мелкий шрифт под портретом. — А там написано, ягуар покинул Пикардию с
Анжеликой Тьеполо. На другой странице написано: «Ссылка первой красавицы была
недолгой». А на третьей странице написано...
— Достаточно, — прервала Катя. Если бы она все еще была
человеком и ей в грудь вогнали железный остро заточенный лом, больнее, чем
сейчас, не стало бы. Девушка смотрела на молодого человека, улыбающегося с
портрета, и единственное, чего ей хотелось — это умереть, сейчас же,
немедленно, лишь бы ее чувства, точно на аттракционе, не кружились в вихре.
Боль, гнев, горе, ненависть, любовь, отчаяние, ревность, зависть, страсть,
усталость, одиночество — соединились в мучительно пронзительном и единственном
ударе сердца, которое подобно планете сошло вдруг с орбиты.
Знала, что он изменит, не сможет жить совсем без женщины, и
мысленно готовила себя узнать о связи с красавицей Сарах или еще с кем-то. Но
его предательство оказалось куда изощреннее и походило на страшнейшую месть.
Тем времени Атанасиос приблизился к скульптурам двух
дерущихся девочек лет двенадцати, в углу гостиной. Он присел возле них на
корточки и заметил:
— Учитывая ваш трехсотлетний опыт, Нориш, я удивлен, как
мало на свете, если вдуматься, ваших работ.
Скульптор громко рассмеялся.
— Если бы я поменьше любовался тем, что создаю, у меня
появилось бы много свободного времени для создания чего-то нового. — Он любовно
коснулся указательным пальцем носика одной из девочек, и на губах его заиграла
нежная улыбка. Он смотрел на скульптуры, как отец может смотреть на своих
детей.
Катя положила газету на место и, не глядя в васильковые
глаза хозяина дома, вышла из комнаты. Она спустилась по лестнице под землю и
выскочила на мостовую.
Мимо прошли две одетые в черные плащи дамы, с любопытством
оглянувшиеся на девушку.
— Извините, — обратилась Катя, — подскажите, пожалуйста,
направление на Петербург!
Карта осталась у Тане, а ей сейчас хотелось во что бы то ни
стало побыть одной.
— Это она? Как похожа! — приподняла брови одна из дам, глядя
на свою спутницу. Та пожала плечами и указала на узкую неприметную улочку. —
Вам на станцию. Проход с правой стороны. Паровоз отправляется ровно в половине
восьмого.
— Паровоз? — изумилась Катя, но заслышав голос Вильяма и
Тане, спускающихся по лестнице, умоляюще прижала палец к носу и, шепнув: «Не
выдавайте меня», быстро нырнула в узкий тоннель.
Улица оказалась длинной, дверей, ведущих в жилые дома, тут
почти не было и, когда девушка увидела неприметную дверку, выбирать не
пришлось. Очутившись в каменном гроте, девушка с минуту постояла, не решаясь
идти дальше. А когда прошла грот полностью и распахнула единственную тут
железную дверь, увидела темноту — черную и непроглядную. В голове звучал
неспокойный, заставляющий нервничать, гнетущий траурный марш из оперы «Гибель
богов» Вагнера.
Катя обернулась, посмотрела вверх, вниз. Грот не освещался,
но она видела все как днем: каменную облицовку стен, потолка, трещины, мох.
Тогда девушка решила, что впереди ничего нет и чернота — это
краска. Протянула руку и от неожиданности тихонько вскрикнула. Кисть скрылась в
густой тьме и Катя ее больше не видела. То же самое она проделала с ногой.
«Что же там такое? » — любопытство решительно отодвинуло
прочие несчастья. Девушка собралась с духом и шагнула во тьму. И могла бы
поклясться, будто летела вниз, но миг полета был таким длинным и в то же время
коротким, что Катя толком не поняла. Однако буквально через секунду она уже
стояла на станции, прямо под палящими лучами солнца, не испытывая ни малейшей
боли.
Катя ошарашенно огляделась. Позади нее находилось каменное
старое здание вокзала, с огромной аркой, в которой царила такая же непроглядная
чернота, как за дверью грота. Девушка не сразу поняла, какая странная тут стоит
тишина. Лишь спустя пару томительных минут сообразила: тихо не только на
станции, но и в голове, где вдруг стихла музыка.
На перроне было трое вампиров. Старичок в драповом
коричневом пальто и остроконечной шляпе сидел на выгоревшей скамеечке и, не
замечая ничего вокруг, щурил бледные глаза, глядя на солнце. На краю перрона
сидела девочка лет семи, одетая в полосатую желто-розовую маечку, фиолетовую
юбку, зеленые гольфы и оранжевые босоножки — этакая маленькая радуга.
Русоволосая, с двумя хвостиками и множеством разноцветных тонких мелков в ладошке.
Девочка рисовала на асфальте. Вслед за ее маленькой рукой летели птицы,
зеленели кроны деревьев, текли синие ручьи, белели красивые мостики с ажурной
решеткой, по красным песочным дорожкам парка прогуливались дамы с зонтиками. А
на другом конце перрона, ближе к сходням, опершись на трость, стоял молодой
господин в белом костюме.
Никто из троих обитателей удивительной станции на девушку не
обратил внимания. А по самому краю платформы расхаживал белый голубь. Совсем
обычный и ничем не выдающийся, кроме одного — у него не было глаз.
Катя торопливо подошла к девочке и спросила:
— Скажите, а куда следует этот... эм, паровоз?
Маленькая Радуга подняла на нее глаза и виновато, на ломаном
русском сказала:
— Мне еще не преподавали ваш язык. Простите.
Девушка кивнула и направилась к старичку. Спросить у него
что-то она не успела, он посмотрел на нее и поинтересовался: