С этим оружием Джесс была знакома уже давно. Оно составляло драгоценнейшее сокровище готтентота, радость и утеху его жизни. Яньи получил его от зулуса в обмен за телегу, которую ему подарил старик Крофт в награду за труды, зулус же, в свою очередь, приобрел его у купца, прибывшего однажды в Муифонтейн с берегов Делагоа
47. Нож этот отличался внушительной тяжестью, имел в длину около фута, отлит был из туземной мягкой стали и отточен как бритва; рукоятка же была выточена из клыка гиппопотама.
— Прекрати на время свою работу, Яньи, и дай мне взглянуть на нож.
Он тотчас же передал ей нож в руки.
— Ведь этим ножом можно убить человека, — заметила она.
— Конечно, — отвечал он, — и без сомнения, он многих уже убил.
— А убил бы он фрэнка Мюллера? — спросила она, наклоняясь вперед и пристально глядя ему в глаза.
— Разумеется, — промолвил он, отступая назад, — он бы его положил на месте. Ах, если бы в самом деле можно было бы его убить! — воскликнул он, издав при этом какой-то дикий звук.
— Он убил твоего отца, Яньи!
— Да, да, он убил моего отца, — повторил Яньи, глаза которого налились кровью.
— Он убил твою мать!
— Да, он убил мою мать, — проскрежетал он в ответ.
— И твоего дядю. Баас Фрэнк убил твоего дядю!
— Да, и моего дядю! — вскричал он, потрясая кулаками. — Но он умрет насильственной смертью, так предсказала англичанка, его мать, в то время, когда в ней сидел черт, а черти никогда не лгут. Глядите — я черчу на песке его круг жизни — и слушайте! Я произношу известные мне слова, — при этом он стал бормотать себе что-то под нос, — этому меня научил один старый, старый знахарь. Я уже чертил однажды подобный круг, и на пути мне встретился камень, а теперь, видите, этого препятствия больше уже не существует, и концы круга сходятся. Он умрет насильственной смертью, умрет скоро. Я умею читать круги человека! — при этом он яростно заскрипел зубами и вновь сжал кулаки.
— Да, ты прав! — отвечала Джесс, пронизывая его своим взглядом насквозь. — Он умрет насильственной смертью, умрет сегодня ночью, и убьешь его ты, Яньи!
Готтентот вскочил с места и побледнел.
— Как? — промолвил он. — Как?
— Наклонись, Яньи, и я объясню тебе, как. — С этими словами она принялась что-то шептать ему на ухо.
— Да, да, да! — воскликнул он, когда она кончила. — О! Что значит быть умным, как белые люди! Я убью его сегодня же ночью, после чего смогу смело уничтожить все зарубки, и тогда успокоятся наконец тени отца, матери и дяди и перестанут тревожить меня по ночам.
Глава XXXIII
Мщение
Минуты три или четыре они шепотом совещались между собой, после чего готтентот отправился вниз, чтобы произвести разведку, а также с целью дождаться возвращения фрэнка Мюллера в палатку. Затем он должен был вернуться назад и сообщить обо всем Джесс для того, чтобы обсудить дальнейшие действия.
Как только он удалился, Джесс свободно вздохнула. Хотя она и довела Яньи до того состояния духа, при котором его охватила неумолимая жажда мщения, но это усилие воли и ее привело в состояние сильнейшего нервного потрясения. Во всяком случае, дело наполовину уже сделано. Но чем оно закончится — неизвестно. Она сознавала, что в сущности будет главной виновницей преступления и что рано или поздно ее вина откроется, и тогда вряд ли ей уже можно будет рассчитывать на чье-либо милосердие. Пока совесть ее еще молчала, ибо, в конце концов, Фрэнк Мюллер вполне заслужил наказание. Но когда все уже было оговорено и ей предстояло обагрить свои руки кровью, хотя бы и ради Бесси, ужас невольно запал ей в душу. Положим, Мюллер будет убит, Бесси выйдет замуж за Джона, если только ему удастся вырваться из когтей буров, и будет счастлива — что же тогда случится с ней? Лишенная любви дорогого ей человека и имея на душе тяжкое преступление, что станет делать она, одинокая, в том случае, если ей и удастся избегнуть наказания? Лучше ей умереть теперь и никогда более не видеть Джона, ибо горе и позор таковы, что она не в силах их перенести. Затем все ее мысли устремились исключительно к Джону. Бесси никогда не будет любить его так, как она, в этом Джесс была убеждена, а между тем он будет принадлежать Бесси всю жизнь. Ей же самой придется удалиться навсегда. Иного выхода нет. Прежде всего она убедится, исполнил ли Яньи данное ему поручение, а затем, если только не попадет в руки правосудия, отправится туда, откуда никто никогда о ней больше не услышит. Это будет наиболее благородный поступок с ее стороны.
Она закрыла руками лицо, которое горело, несмотря на то что сама она насквозь промокла и дрожала от холода. От всех треволнений, усталости и голода у нее началась горячка. Но сознание не покидало ее ни на минуту, напротив, никогда еще ее мысли не были до такой степени ясны, как теперь. Каждая из них представлялась ее уму настолько живо, что, казалось, стояла совершенно обособленно, а не смешивалась со всеми остальными, как это обычно случается. Ей грезилось, что она уходит куда-то вдаль, одинокая, покинутая всеми, уходит навсегда! И будто где-то далеко-далеко, Джон держит Бесси за руку, а на нее смотрит с глубоким сожалением. Ну что ж, она, пожалуй, напишет ему, ибо чему быть, того не миновать, и в письме скажет: «Прости, прости навеки!» Без этого она не сможет уйти. У нее был при себе карандаш, а на груди пропуск, обратная сторона которого, хоть и запачканная, могла заменить собой лист бумаги. Она вынула ненужный уже документ и, повернувшись к свету, положила его на колени.
Прощайте, — писала она, — прощайте! Мы уже никогда не увидимся, и будет даже лучше, если мы больше не встретимся в этом мире. Существует ли иной мир — я не знаю. Если да, то я буду вас там ожидать. Если нет — то прощайте навеки! Вспоминайте иногда обо мне, ибо я любила вас безумно, как никогда ни одна женщина не будет вас любить, и останусь ли я в этом мире или перейду в иной, но доколе я существую, я буду любить вас и только вас одного. Не забывайте меня. Я никогда не исчезну насовсем, пока не буду вами позабыта.
Джесс.
Затем она быстро начала писать стихами, почти без всяких исправлений. Она это делала иногда и прежде, хотя никому не показывала своих стихов, а теперь ею овладело непреодолимое желание изложить свои мысли именно в этой форме:
И когда иные руки, пожимая в знак верности
твои собственные
Или покоясь с лаской на твоей голове,
Безжалостно разобьют кумиров твоей юности
И смешают их обломки с прахом дорогих тебе усопших,
Вспомни обо мне…
Перечитав эти строки, она осталась ими недовольна, зачеркнула карандашом только что написанное и затем начала снова:
Если мне суждено умереть этой ночью,
Тогда взгляни на мое спокойное чело,
Прежде чем положить меня в место вечного покоя.
И признайся, что смерть его сделала почти прекрасным.
Убрав мои волосы белоснежными цветами,
Покрой поцелуями мое холодное лицо
И обвей мои руки своими тихими ласками.
Бедные руки, теперь уже беспомощные и окоченелые!
Если мне суждено умереть этой ночью,
Тогда вспомни с любовью о том,
Что сделали для тебя эти застывшие теперь руки
И о чем шептали тебе эти замершие ныне уста.
Вспомни все то, ради чего столько исходили мои ноги,
Мою страстную любовь и мою гордость.
И все мои заблуждения, несомненно, будут забыты,
И будет мне все прощено в эту ночь!
Смерть ждет меня нынешней ночью,
Мне уже издали чудится ее приближенье,
И туман могилы застилает мою путеводную звезду.
Вспоминай обо мне с чувством снисхождения.
Я устала…
Мои изможденные ноги истерзаны колючими растениями
на пути.
Злые люди заставляли мое сердце не раз обливаться
кровью…
Когда же сон без сновидений станет моим уделом,
Мне уже не нужны будут те ласки, которых
я так жажду теперь.
Она остановилась, по-видимому скорее из-за того, что на бумаге уже не оставалось места, нежели из-за какой-либо иной причины. Затем, не давая себе труда перечитать написанное, она спрятала пропуск на груди и погрузилась в глубокую задумчивость.