Наклоняешься, чтобы поздороваться с ним и потрогать клавиши. Я вижу твои трусики.
– Можно подержать?
– Он тяжелый, Бек.
– Поставь мне его на колени.
На тебе бледно-розовые бесшовные бикини, размер S, из подиумной коллекции «Викториа’с сикрет». Я беру Ларри и ставлю тебе на колени. И молюсь, чтобы ты не заметила точно такие же трусики, засунутые между подушек дивана. Говорю, что Ларри покалечился, когда – ха-ха! – упал. Ты гладишь его.
– Ларри, даже разбитый, красивый.
– Он уникальный.
Рассматриваешь клавиатуру.
– Не хватает одной буквы.
Приходится соврать – нельзя, чтобы ты принялась за поиски.
– Я его таким нашел.
Смотришь на меня.
– Есть что-нибудь выпить?
У меня ничего нет. Главное, не начинай искать за подушками дивана – найдешь только свои трусы. И непременно узнаешь их по запаху. Срочно надо тебя отвлечь, как не в меру любопытного ребенка. Достаю оставшиеся мармеладки, ты хватаешь обе.
– Еще есть?
– К сожалению, нет.
Я холодею: ты заметила что-то в моей спальне. Щуришься.
– Что это там? Дэн Браун, которого я тебе подарила?
Еле сдерживаюсь, чтобы не захлопнуть дверь прямо у тебя перед носом, разворачиваюсь и смотрю, что же ты там увидела. Слава Всевышнему, это полочка, которую я сделал специально для твоего подарка. Как хорошо, что я не поставил туда «Книгу Бек».
– Похоже, что так, – вру я.
– Как мило.
Надо скорее уводить тебя отсюда.
– Хочешь еще мармеладок?
– Очень!
Подхожу к тебе. С громоздким Ларри на коленях ты выглядишь совсем крошечной. Нежно похлопываешь его и просишь:
– Подними, пожалуйста.
Беру Ларри и ставлю его на обычное место – на пол. От тяжести у тебя на штанах остаются темные заломы. Влезаешь в ботинки, накидываешь жакет и выходишь из комнаты, подальше от свидетельств моей любви, твоих лифчиков и трусов. Какое облегчение – открыть наконец дверь и выйти из дома… С тобой привычные декорации преображаются.
На лестничной клетке ты замечаешь какое-то пятно на стене.
– Это кровь? – интересуешься с деланым ужасом. Киваю. Поднимаешь брови. – Кровь Ларри?
Ах ты, негодница… Шлепаю тебя по попке. Ты, смеясь, сбегаешь с лестницы. Я – единственный, кто знает про твоего отца, а вскоре ты расскажешь мне и про красный половник. Распахиваешь дверь, которую я ежедневно открываю вот уже на протяжении пятнадцати лет. Идем в магазин. Ты веселишься, потому что мой капюшон напоминает тебе «Улицу Сезам» и клипы Дженнифер Лопес. И все парни в магазине хотят тебя, но ты со мной. Ты купаешься во внимании, хихикаешь и говоришь, что чувствуешь себя звездой. Я покупаю бутылку «Эвиан» и пакетик мармеладок, который ты запихиваешь в задний карман, словно желая привлечь еще больше внимания к своей заднице. Хотя куда уж больше? Когда мы начнем жить вместе, так все у нас и будет. Хорошо, спокойно, уютно. Не успеваешь и оглянуться, как мы возвращаемся.
Садимся на ступеньки, открываем мармелад, пьем из одной бутылки. Двое девочек-подростков с района, проходя мимо, угрюмо косятся на твою пафосную минералку. Ты смущаешься, робеешь (люблю тебя такой) и принимаешься оправдываться, мол, Пич считает, что «Эвиан» – единственная щелочная вода. К черту Пич! На тебе нет лифчика, как и в первый день нашего знакомства. Это наш шанс начать все заново.
Ерошишь мне волосы своей крошечной холодной ручкой.
– Поднимемся?
– Да, Бек.
Как бы я хотел лучше подготовиться к твоему приходу: спрятать коллекцию, принять душ, надеть одинаковые носки… Но ты здесь, медленно поднимаешься по ступенькам, покачиваешься, специально дразнишь меня и заводишь.
Все, что происходит дальше, – как в тумане. Мой дерьмовый диван превращается в гамак на затерянном острове, словно из рекламы «Корона» – только без самого пива. Потому что пиво нам не нужно. Нам вообще ничего не нужно. Ведь мы вдвоем. Я обнимаю тебя, и ты «держишь меня крепче и никогда не отпустишь», как пел Эрик Кармен. Мы целуемся, пока не начинает сводить губы, и болтаем, и снова целуемся. Ты рассказываешь о фестивале Чарльза Диккенса, о том, что отец запрещает тебе курить, о злой мачехе и ее капризных детях, о вонючем мотеле и дорогущих засахаренных яблоках. Спрашиваешь обо мне, и я рассказываю, как сильно тебя люблю. Мы снова целуемся, и болтаем, и целуемся. Ты прижимаешься ко мне, вялая и утомленная, и засыпаешь. Твое маленькое тело обмякает. И мне кажется, что я не смогу уснуть, пока ты так близко. Во сне ты не лжешь, и улыбаешься, и льнешь ко мне.
Просыпаюсь я, оттого что тебя нет рядом. И в душе шумит вода. И ты там. Обнаженная. Влажная. Моя.
23
Только конченый мазохист будет покупать непрозрачную занавеску для душа, если он живет один. Я понял это, когда мылся в «Морском коньке». Там занавеска была чисто белая, если не считать пятен плесени понизу. Прямо как в «Психо».
Казалось бы, что может быть проще, чем покупка занавески, но когда я пришел в хозяйственный универмаг, там висели только непрозрачные полотна – сотен шесть, не меньше. Пришлось лезть в онлайн-магазин и искать там, благо в Интернете выбор огромный. Совсем прозрачную я брать не стал – надо же на что-то смотреть, пока моешься. Ведь смотреть на нее придется
каждый
гребаный
день.
Перебрал кучу вариантов. В основном полное говно типа карт мира (кто это придумывает?), рыб, карт Бруклина (явно какие-то ублюдки), снеговиков, Эйфелевой башни, якорей и штурвалов. Я же не долболоб, который носит шарфики и ставит оценки фильмам на «Ай-эм-ди-би». Мне требовалось что-то простое и прикольное.
Поэтому я выбрал занавеску с рисунком из желтых полицейских лент, которыми огораживают место преступления. Знал бы я, что за ней будешь мыться ты, взял бы совсем прозрачную. Запомню на будущее. Урок усвоен.
Правда, любоваться тобой у меня времени нет – надо спрятать все, что может тебя напугать. Пытаюсь понять, что ты успела увидеть. Так, достала полотенце из шкафчика в ванной и оставила дверцу открытой – типичная женщина! Хорошо, что взяла первое попавшееся – верхнее, потому что под нижним сложены твои лифчики. В аптечку ты, слава богу, не заглянула – там лежит твоя заколка, серебряная, с выгравированными пионами и несколькими запутавшимися волосами, хранящими твою ДНК, твой запах. Интересно, открывала ли ты холодильник? Там недопитая тобой бутылка с холодным чаем – захотелось оставить ее на память о твоих губах. Так, ты наливала себе стакан воды. Будем надеяться, что бутылку ты не узнала.
Дверь в ванную, пожалуй, единственная исправная вещь в доме, и ты могла бы плотно закрыть ее за собой. Похоже, ты принципиально не закрываешь двери – точно так же, как не зашториваешь окна. Или, возможно, просто хотела, чтобы я увидел тебя, обнаженную, мокрую за желтыми полицейскими лентами. Выгибаешь спину и подставляешь под струю воды сначала одну грудь, потом вторую, поворачиваешься, нежишься. Тебе нравится в моем душе, в моем доме. Направляешь душ на шею, берешь мыло – мое мыло! – обводишь груди, спускаешься ниже, роняешь его и принимаешься растирать пену на животе и под животом. Твои руки скользят между ног, но тут же возвращаются наверх, к шее. Ты не даешь им волю, ты ждешь меня. И мне следовало бы раздеться и присоединиться к тебе, однако, если я трону дверь, ты заметишь, что на ручке висит твой белый лифчик. Заходя в ванную, ты не обратила на него внимание. Приходится делать непростой выбор: протянуть руку и схватить лифчик, надеясь, что ты настолько поглощена собой – во всех смыслах, детка! – что не заметишь меня, или оставить все как есть и положиться на то, что, закончив – мыться, не мастурбировать, – ты в заполненной паром ванной не разглядишь такую мелочь.