Веселая жизнь, или Секс в СССР - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 40

– Завершаю, – ответил Крыков, пряча прохиндейские глаза. – Чуть-чуть осталось.

– Шлифую, – молвил курский гений.

Я метнул гневные взоры в «завершальщика» и «шлифовальщика»:

– Покажите, что есть.

Писательские собрания проходили под стенограмму. Две старушки в допотопных очках по очереди строчили свои тайные закорючки в длинных блокнотах, похожих на чековые книжки из западных фильмов. Если оратор допускал невнятицу или же непарламентское выражение, стенографистки вскидывались, переспрашивали и снова возвращались к своим криптограммам, а потом в домашних условиях расшифровывали и перепечатывали текст на машинке. Одна копия шла в секретариат, вторая к нам, в редакцию, а третья – «куда надо»: там старались быть в курсе умонастроений нервной писательской массы. Стенограмму партсобрания прозаиков я для обработки разделил на три равные части и распределили между сотрудниками. Маша свой кусок – 360 строк – сдала еще вчера. Боба после нагоняя принес и стыдливо протянул мне четыре неполных листочка, а Торможенко с презрением бросил на стол всего две страницы.

– Не понял? У нас под собрание почти три полосы. Больше тысячи строк и плюс фотографии, так ведь, Борис Львович?

– Да. Снимки засланы. Я уже все начертил! – объявил ответсек таким тоном, будто макет – это монумент из бронзы.

– Ребята, вы оборзели! – заорал я так, словно подобная история случилась впервые.

– Экселенс, пойми: они там полную хрень несли – выбрать совсем нечего, – пожаловался Крыков. – Одна вода!

– Других писателей у меня для тебя, Роберт Леонидович, нет.

– Понял, не дурак. Долью!

– Долей! И поучись у Маши, как это делается.

– А можно я поучусь у нее после работы?

– Можно, если умеешь чинить краны, – кокетливо разрешила Синезубка и мстительно глянула на ответсека, побуревшего от ревности.

Вообще-то Боба был прав. На собрании за редким случаем несут разную чепуху, но понимаешь это не сразу. Сидишь иной раз в зале, слушаешь выступления, даже хлопаешь оратору, мятущемуся на трибуне, а потом прочтешь расшифровку и ахнешь: ну ни о чем! Однако полосы все равно заполнять надо.

– Толя, ты охренел? – возмутился я, швыряя Торможенко его две бумажки. – Это же сто двадцать строк, а надо триста шестьдесят!

– Они все говорили одно и то же, – свысока объяснил гений.

– Это твои проблемы.

– Если надо, могу вставить про то, как Усачев обозвал Гехта «климактерическим кликушей», а Гехт сказал, что новый усачевский роман – это «домотканая диарея».

– Как?

– Домотканая…

– Фи! – поморщилась Маша.

– А по-моему, смелый и яркий образ! – сквитался Макетсон.

– Не надо нам таких смелых образов! – отмел я. – Через два часа сдать недостающие строки! А пока то, что есть, отнести на машинку! Что у нас еще?

– Юбиляры. Список готов. На третью полосу, – доложил ответсек.

– Хорошо.

– Есть еще информашка о выступлении писателей на заводе «Серп и молот».

– Как называется?

– «В рабочий полдень».

– Банально. Есть такая передача на радио. Лучше назвать «В ритме станков».

– Очень оригинально! – вздохнула Синезубка.

– Еще в загоне давно киснет репортаж про поэтический десант в Нечерноземье. «Рифмы посевной», – донес Макетсон.

– Почему так долго лежит? Какая посевная? Уборочная почти уже закончилась.

– Так ведь десант возглавлял Золотуев. До того, как его сняли. Он же и текст написал.

– Сколько строк?

– Сто пятьдесят.

– М-да. Назовем «Рифмы отдыхающего поля». Время года из текста убрать! Золотуева – в общий перечень участников, а подпишем…

– Фагин! – подсказал Боба.

– Да хоть и Фагин, – кивнул я. – Борис Львович, «В ритме станков» и «Рифмы отдыхающего поля» под общую рубрику «Поэзия и труд».

– Значит, переверстывать? – дрогнул голосом Макетсон.

– Значит, переверстывать. Большая дыра остается?

– Строк двести.

– Какие предложения?

– А давайте напечатаем рассказ, – щебетнула Маша.

– Какой?

– Ковригинский – про общую баню в Германии. Никогда не мылась в общей бане.

– Могу устроить, – хихикнул Крыков.

– Это неудачная шутка! – насупился ответсек.

– Таких шуток, Борис Львович, будет теперь много. Готовьтесь! – усмехнулась Синезубка.

– Есть еще стихи о Пушкине, – буркнул Толя. – Но их лучше до девятнадцатого октября придержать.

– Откуда?

– Самотеком пришли.

– Покажи-ка!

Торможенко, ухмыляясь, сунул мне машинописную страничку бежевого цвета:

– Очень смешно! – показательно поморщился я.

– У него есть еще и к Седьмому ноября. – Маша протянула другой листок – розоватый.

– Ну и как? – Толя посмотрел на меня с гнусной иронией. – У него таких стихов еще много.

– Остро. Кто автор? – спокойно спросил я.

– Неизвестно. Ни фамилии, ни адреса. Подписывается буквой «А», – сообщил Макетсон.

– Хорошо. Дайте всю подборку – я посмотрю. Думайте: нужен еще один материал строк на двести.

– Есть, есть такой материал! – воскликнул Крыков.

– О чем?

– О постановке трилогии Папы… Мартена Палаткина «Алые скакуны революции» на узбекском языке в Самарканде. Как нарочно, к форуму в Ташкенте! И как раз двести строк.

– Ладно, пойдет под рубрикой «Дружба народов – дружба литератур». Кто написал?

– Фагин… – потупился Боба.

Вернувшись после планерки в свой кабинет, я сел за стол, закурил и просмотрел рукопись, пришедшую самотеком. Стихи напечатаны на разносортной бумаге – бежевой, голубой и розовой. Заглавные буквы чуть выпирают из строки, видно, машинка старая, с прыгающим, давно не чищенным шрифтом. Действительно, ни имени, ни телефона, ни адреса. Только литера «А» под каждым стихотворением. Разумно, учитывая смелость текстов. Но что означает это «А»? «Автор», «Аноним» или подымай выше: «Альфа» – первый в ряду поэтов. Черт его разберет… Я наугад прочел: