Черт бы его побрал!
А знал Джонни немало. В этом Хант не сомневался. Он снова, как и много раз до этого, представил черные настороженные глаза, в глубине которых таились неведомые мысли. Джонни путался в одних фундаментальных понятиях, имел искаженное представление о других, но некоторые вещи понимал с поразительной ясностью…
Преданность. Неукротимость. Решимость.
Эти качества могли быть помехой, но они же вызывали уважение, гордость и желание защитить парнишку. Джонни следовало бы знать, сколь редки такие вещи в наше время и как высоко они ценятся в мире. Иногда у Ханта возникало желание обнять мальчишку за плечи и объяснить кое-что. И все же лучше бы ему остановиться…
Детектив вышел к автомобильной стоянке. Яркое солнце, чистый воздух и зеленая трава, да только что от них толку в такой вот день… Он прошелся взглядом по окнам шестого этажа. Палата Джонни находилась в одном конце, палата Тиффани – в другом. Белые стены здания сияли под солнечными лучами, и окна отдавали синевой.
Хант уже подходил к машине, когда заметил мужчину в костюме. Сухой, как щепка, сутулый, он появился из-за дальнего угла здания, проскользнул между двумя автомобилями и возник справа от детектива. Руки на виду, доброжелательная улыбка, сложенные бумажки в руке – все это Хант отметил машинально. Больничный администратор? Родственник, навещавший пациента?
– Детектив Хант?
Возраст за тридцать, легкие, как пух, волосы, кожа в едва заметных оспинках. Ровные белые зубы.
– Да.
Улыбка растянулась еще больше. Незнакомец поднял палец, словно, пытался связать знакомое лицо с именем.
– Детектив Клайд Лафайет Хант?
– Да.
Незнакомец протянул сложенные вдвое листы, и как только Хант взял их, доброжелательная улыбка мгновенно испарилась.
– Повестка вручена.
Проводив незнакомца взглядом, детектив развернул листы. Так и есть, Кен Холлоуэй подал на него в суд.
Вот же дерьмо.
* * *
Инспектор по надзору, за коим числился Ливай Фримантл, работал в офисном отделе, втиснутом в самый конец третьего этажа здания окружного суда. Ободранный линолеум едва держался на полу в коридоре, на оштукатуренных стенах размещалась собранная за восемьдесят лет коллекцию никотиновых пятен. Двери офиса имели цвет темного дуба, оконные рамы держались на латунных петлях. Из-за дверей доносились звуки: споры, извинения, слезы. Все это он слышал и раньше. Сотни, нет, тысячи раз. Ложь лилась здесь потоком, так что каждый опытный сотрудник надзорной службы поневоле становился проницательным знатоком человеческой натуры.
Детектив нашел его в закутке номер девять. Дверь была открыта, и на табличке значилось имя – Кэлвин Тремонт. На стульях и на полу высились стопки папок. Вентилятор гнал теплый воздух в сторону поцарапанного металлического шкафа. Сидевшего за столом мужчину Хант узнал – лет шестидесяти, среднего роста, расплывшийся посередине, с тронутыми сединой волосами и почти черными морщинами, врезанными в темную кожу.
Хант постучал.
Тремонт поднял голову с уже заготовленным заранее выражением мрачной озабоченности на лице, но продержалось оно недолго. С Хантом у него давно сложились крепкие рабочие отношения.
– Привет, детектив. Какими ветрами?
– Насчет одного твоего подопечного.
– Предложил бы сесть, но… – Он развел руками, включив в жест и оба занятых папками стула.
– Я ненадолго. – Хант переступил порог. – Оставил вчера сообщение. Сегодня по тому же делу.
– У меня первый день после отпуска. – Тремонт повторил жест. – Еще не разобрался со своей почтой.
– Хорошо отдохнул?
– Съездил с семьей на побережье. – Он произнес это с интонацией, которая могла означать почти все, что угодно.
Хант кивнул и тему оставил. Сотрудники службы надзора, как и полицейские, о личном предпочитали не распространяться.
– Хотел поговорить насчет Ливая Фримантла.
Едва ли не впервые за время знакомства Хант увидел на лице Тремонта неподдельную улыбку.
– Насчет Ливая? И как там мой малыш?
– Твой малыш?
– Он хороший парень.
– Ему сорок три.
– Поверь мне, Ливай – ребенок.
– Мы думаем, что твой малыш убил двоих. Может, троих.
Голова у Тремонта двигалась так, словно шейный сустав только что смазали маслом.
– По-моему, ты сильно ошибаешься.
– Ты так уверен?
– Ливай Фримантл может показаться кому-то самым задиристым говнюком в районе, которому ничего не стоит убить за пятак, что не так уж и плохо, когда в кармане совсем пусто. Но скажу прямо, детектив: Ливай никого убить не может. Ни в коем разе. Ты ошибся.
– У тебя есть его адрес? – спросил Хант.
Тремонт кивнул и назвал адрес, никуда не заглядывая.
– Он там три года как живет.
– Мы нашли по этому адресу два тела. Белая женщина лет тридцати с небольшим. Черный мужчина, около сорока пяти. Нашли их вчера, но мертвы они уже с неделю. – Хант помолчал, дав Тремонту время, чтобы усвоить информацию. – Знаешь Клинтона Родса?
– Это его убили?
Хант кивнул.
– Не мой подопечный, но под надзор пару раз попадал. Нехороший тип. Жестокий. Склонен к насилию. Вот он мог бы убить. Но не Ливай. – Тремонт поерзал на стуле. – Он получил три месяца за нарушение режима. Выпустят его только через девять недель.
– К твоему сведению, из рабочей команды он сбежал восемь дней назад.
– Поверить не могу…
– Ушел с дорожных работ, и никто его с тех пор не видел, кроме старичка-пьянчужки, который и имя-то свое плохо помнит, и парнишки, оказавшегося вблизи еще одного места преступления, тоже убийства. Было это два дня назад. Так что, как видишь, у меня на руках три трупа. И каждый так или иначе связан с твоим малышом.
Тремонт вытащил папку с делом Фримантла и раскрыл ее.
– Ливая ни разу не признавали виновным в преступлении насильственного характера. Да что там – ему даже обвинений, связанных с насилием, не предъявляли. Нарушение прав владения – да, кражи в магазинах – да. – Он захлопнул папку. – Послушай, Ливай, как говорится, не самый острый нож в комплекте. Большинство его преступлений… Если, допустим, сказать ему: «Эй, сходи вон туда да принеси бутылочку вина», он пойдет в магазин, возьмет с полки и принесет. Парень не способен осознать последствия своих действий.
– Как и большинство убийц.
– Нет, не так. Ливай… – Тремонт покачал головой. – Он как ребенок.
– Имеем мертвую белую женщину. Тридцать с небольшим. Какие соображения?