11
Началась странная, страшноватая жизнь.
Внешне ничего не изменилось. Лиза и Людмила ходили на работу, делали то, что делали всегда, со всеми общались, только кофе и чаи не распивали.
Они озвучили свою «диетическую» легенду и, конечно же, получили изрядную порцию насмешек. Особенно изгалялся Федька Макин, и особенно над Лизой. Узнав, что Лиза чуть не утонула в Песчаном озере, он тут же принялся твердить, что Мурашова сидит на диете и худеет, чтобы добиться «абсолютной непотопляемости».
– Не зна-а-ешь ты, Мурашова, закон Архимеда, – издевался Федька. – Тебе, наоборот, жиреть надо! Жир-то, он легче воды, он на плаву держит. А ты вот дохудеешь до голых костей и в следующий раз камушком ко дну пойдешь. Кости-то чижо-о-лые… Двойка тебе по физике, Мурашова.
– Макин, – злилась Лиза, – знаешь, как твоя настоящая фамилия?
– Как? – заинтересовался Федька.
– Трепакин!..
– Ошибае-с-си, Мурашова, – Федька благодушно ухмыльнулся и важно постучал себя по тощей груди. – Настоящая наша фамилия – Мак Кин. Андестендишь? Мак… Кин. Шотландская такая фамилия, клановая… Между прочим, мы, Мак Кины, очень гордые и оскорблениев не терпим. Мы, ежели чего, и по сопатке съездить могем. Андестендишь?
– Андестендю! Только как бы вам самим не схлопотать по вашей клановой сопатке, – огрызнулась Лиза.
– Нарываес-си, – снисходительно протянул Федька. – Лучше слушала бы дядю Федора. Психичка-диетичка! Худей-худей! И так страхолюда, глянуть не на что!
– Слушай, дядя Федор, пошел ты, знаешь куда?
– Куда? – живо спросил Федька. – Куда пойти?
– В Простоквашино! – рявкнула Лиза. – Отстань от меня! Чего ты ко мне прицепился?
– Эх, Мурашова, – помрачнел Федька. – Мне на тебя, если честно, наплевать. Друга жалко!
Он махнул рукой и ушел.
Друга ему жалко! Лиза понимала, какого друга имел в виду Федька. Саша Грачев…
Лиза не была бы женщиной, если бы не догадывалась об особом отношении к ней Саши Грачева. Саша ей нравился, но… просто нравился, по-дружески. Саша хороший парень, но слишком обыкновенный, среднестатистический. В нем не было ничего такого, что «зацепило» бы ее. Нет, сама она, конечно, тоже не принцесса, не сногсшибательная красавица, но это совсем не повод хватать то, что само плывет в руки. Должно же что-то такое возникнуть, зажечься, должна проскочить какая-то искра между двоими, а если не зажигается и не возникает, то и нечего дурить хорошему парню голову. И сейчас ей было совсем не до Саши.
Между тем в последние дни Саша зачастил в их лабораторию, смотрел на Лизу тревожными глазами. Понятно, Федька рассказал ему, что Лиза чуть не утонула, и он беспокоился. Но с разговорами не лез, не решался. И Лиза с ним не заговаривала. Не до него ей было, не до него…
Один раз, правда, у Лизы мелькнула мысль рассказать все Саше и попросить его помощи. Ему она могла бы довериться. Но Лиза эту мысль тут же прогнала. Нечестно было, пользуясь хорошим отношением к ней Саши, втягивать его в темную историю. И еще… вдруг он ей не поверит, посчитает дурой и паникершей? Почему-то упасть именно в Сашиных глазах ей особенно не хотелось…
С понедельника к работе приступила новая лаборантка. Та самая, которую рекомендовал Петраков. Она наконец устроила ребенка в детский сад. Приятная молодая женщина по имени Жанна понравилась всем. Особенно рада была Диночка. Ей не грозило теперь одинокое прозябание в лаборантской, где еще витал дух Ленки Кашеваровой.
Больше никаких перемен не было. Все шло как обычно. Те же люди, те же стены. Но для Лизы все изменилось. Как будто кто-то вручил ей «черную метку» и включил обратный отсчет. Она чувствовала, как утекает время, но по-прежнему не знала, что делать…
Видимо, деревенская травница баба Саша все-таки была права, все-таки имелась у Лизы некая особая чувствительность. Потому что она начала ощущать… взгляд.
Как только Лиза приходила на работу, возникало это тягостное чувство чужого враждебного присутствия за спиной. Как бывает в детстве, когда наслушаешься страшных историй и кажется, что сзади за волосы трогает «черная рука».
Ощущение было физически отчетливо. Она прямо чувствовала, как взгляд ползал по спине, как виденный в кино красный зайчик лазерного прицела.
Взгляд толкал ее в спину, когда она надевала «виварский» халат, чтобы идти в виварий. И, стоя у клеток, осматривая и взвешивая мышей, Лиза поминутно вздрагивала и оглядывалась.
Взгляд сторожил ее, когда она вынимала пробы из термостата, когда ставила пробирки в центрифугу, когда нажимала на кнопки приборов, когда сидела у компьютера.
Взгляд провожал ее, когда она уходила из института и шла с Людмилой по бульвару.
Даже когда она оказывалась в своей комнате в общаге, на ней как будто оставался след, как намалеванный несмываемой краской крест мишени.
Лиза просила Людмилу поприсматриваться, но та ничего необычного не заметила и стала поглядывать на Лизу с жалостью, как на больную. Лиза уж и сама думала: уж не больна ли она? Паранойей?
Несколько раз она пробовала резко оглянуться. Засечь ничего и никого не удалось ни разу. Зато странности ее поведения стали бросаться в глаза окружающим. Федька Макин спрашивал громким шепотом, округляя глаза в деланом испуге:
– У тебя че, Лизавета, родимчик?
И громко говорил в пространство:
– Психов развелось в институте, страсть! Мы ими скоро всю Пихтовку завалим…
Ну, псих она или не псих, это еще вопрос, но вот нервы сдавали капитально. Руки порой тряслись, как у старой бабки, а краешек правого века временами принимался мелко трепетать от тика. Лиза чувствовала, что вот-вот сорвется.
И она сорвалась… Когда выпустила из дрогнувших рук огромный штатив с пробирками и погубила результат недельной работы, с ней случилась натуральная истерика. Лиза сидела на корточках над лужей реактивов, в которой мокли осколки пробирок, и рыдала навзрыд. Впервые в жизни она ревела на людях и не могла остановиться.
Вокруг нее суетились сослуживцы. Зоя Евгеньевна капала в стакан вонючие капли из пузырька, Людмила вопила: «Лизочек! Лизочек!» и тыкала Лизе в нос вату с нашатырем. Федька Макин и Николашин силой подняли Лизу и усадили на стул. Даже Петраков прибежал на шум из кабинета и гудел: «Лиза, Лиза, ну что за ерунда!»
Лиза тряслась и не могла остановиться, хотя было очень стыдно. И только одна мысль помогла ей собраться. Мысль о том, что кто-то из стоящих вокруг людей наблюдает за ней сейчас с радостью…
Она закусила губу, мгновенно смолкла, встала и, ни на кого не глядя, направилась к раковине. Открыла холодную воду, сунула лицо прямо под струю, а потом вытерлась полотенцем и молча пошла помогать Людмиле убирать лужу и осколки.