— Так мне и стыдно.
— Как мило.
— А чего ты хотел? — спросила она. — Это все твой наряд. Костюм пингвина. Ты смотришься как оплаченный член правящего класса. Позорище.
— Я ж не виноват, что дресс-код такой.
— Ой, да ладно. В былые дни ты бы просто послал их на хер, надел бы костюм с галстуком. Ты таким дезертиром стал в свои древние годы.
Дуг заспешил, догоняя ее.
— В свои средние годы, я бы попросил. Я не старый.
— Как скажешь.
Он взял ее под руку и с облегчением заметил, что она, по крайней мере, минуту-другую не пыталась вырваться.
— Бенджамин будет? — спросила она.
— Ага. А что, у тебя для него сообщение?
— Не-а.
— Потому что если ты передашь сообщение мне, я бы передал его Бенджамину, а он — Софи. — Дуг глянул на дочь, лицо у той не выражало ничего. — Может… ну не знаю… извинения или что-то такое?
— Если б я что-то сделала не так, — произнесла Кориандр, — я бы извинилась.
— Ты у нее год жизни отняла.
— За это время она написала книгу и выпустила телепрограмму. Семьдесят процентов транслюдей в этой стране помышляют о самоубийстве. Я знаю, на чьей я стороне. Брось, пап. Не будет такого.
На станции они расцеловались, и Дуг перешел по мосту на платформу в сторону Бирмингема. Поезд прибыл почти сразу, но потом несколько минут стоял. А значит, Дуг, сидя у окна, отчетливо видел на противоположной платформе свою дочь, ожидавшую поезда. Сила ее характера, упрямство, отказ от компромиссов ясно видны были и в ее настрое, и в позе — как стояла она на платформе, с какой полусердитой гримасой смотрела вдаль, как отчуждена была от остальных пассажиров. Дуг надеялся, что рано или поздно дочь преодолеет свой гнев на мир, а точнее — на мир, который его поколение завещало ее поколению. Разговор у них зашел об извинениях, но Дуг осознал, что это его гнетет постоянное чувство, будто он должен извиниться — перед ней в первую очередь, а следом перед всеми ее друзьями и сверстниками. Неужели Дуг и его ровесники так тяжко оплошали? Может, и да. Страна сейчас в прискорбном состоянии: вздорная, расколотая, она стонет под давлением жесткой экономии, которая, кажется, не закончится никогда. Может, это неизбежно, что Кориандр будет ненавидеть отца за его долю участия во всем этом, пусть и сколь угодно малую. Может, пришло время учиться у нее — напоминать себе, что есть принципы, которые ни за что нельзя отставлять или разбавлять, что тяготение к середине в стремлении к спокойной жизни — необязательно дело благородное…
Дуг машинально потянул за галстук-бабочку, удавкой завязанный на шее. Уже собрался отцепить его, но спохватился. Что-что, а пустой жест он распознать умел.
* * *
Дуг шел по подъездной аллее к школе «Кинг-Уильямс», с каждым шагом и с каждым взглядом по сторонам ощущая прустовский наплыв воспоминаний (справа — естественно-научные лаборатории, слева — когда-то запретное царство Школы для девочек), и тут в нескольких ярдах впереди увидел Бенджамина — тот припарковался и запирал машину. Дальше пошли вместе, пока не добрались до старой столовой, где пестрый транспарант объявлял, что «Школа „Кинг-Уильямс“ приветствует выпуск 1978 года», и не обнаружили, что Филип Чейз и Стив Ричардз уже ждут их в конце одного из выставленных длинных столов.
— Кто, к черту, все эти люди? — спросил Стив, оглядывая море редеющих шевелюр, очков в тонких оправах, сутулых плеч и отрастающих животов. — Никого не узнаю. Они все выглядят одинаково.
— Ожидалось несколько учителей. Мистер Сёркис говорил, что придет.
Стив рассмеялся:
— Какая прелесть — ты до сих пор зовешь его «мистером».
— Смотрите! — воскликнул Фил. — Это же Ник Бонд?
— Нет, это не он. Это Дэвид Нэйгл. Я его влет опознаю?
— Может, подойдем поздороваться?
— Я б не стал. Сорок лет назад у нас было мало общего. Сейчас, скорее всего, еще меньше.
— Тогда что мы тут делаем? Зачем явились? Могли б сесть в тихой китайской забегаловке.
— Вон там, — произнес Дуг, — объяснение, зачем я явился.
Остальные замолчали и проследили за его взглядом до дверей в столовую, где только что возник Роналд Калпеппер. Он был целиком занят разговором с нынешним директором школы, директор обращался к Калпепперу почтительно и вел его к центральному месту за главным столом.
— Ты приехал сюда в такую даль, — ошарашенно вымолвил Стив, — чтобы послушать, как это брехло болтает о… — Стив взял в руки распечатку программки, — о глобальных возможностях Британии пост-Брекзита?
— Нет, — ответил Дуг, — я приехал, потому что намерен по завершении вечера перекинуться с ним словечком наедине. А речь его паршивую я слушать не останусь, вы как хотите.
Верный своему слову, как только доели десерт и председатель фонда «Империум» собрался встать, Дуг произвел хорошо организованный демонстративный выход вон — всей компанией на их конце стола. За ним последовали Филип, Стив и Бенджамин — они покинули столовую под старательный грохот посуды и скрип скамеек в тот самый миг, когда Калпеппер принялся говорить. Остальные пятьдесят или шестьдесят гостей повернулись посмотреть, как эти четверо проталкиваются к дверям. Жест получился ребяческий, но принес глубокое удовлетворение. И облегчение: после столь обильной тяжелой пищи и дешевого красного вина хорошо было выбраться на свежий воздух и насладиться последними минутами вечернего солнца.
Они прошли по дорожке, вившейся по периметру вокруг школьных зданий, в основном краснокирпичных, межвоенной постройки, знакомых до боли, но некоторые возвели совсем недавно, и они были до странного чужими. Самым заметным оказался новый молельный дом, рассчитанный на тридцать процентов мальчиков «Кинг-Уильямс», ныне исповедовавших ислам. Вскоре добрались до травянистого склона — он спускался к игровым полям, где в летних сумерках необъяснимыми памятниками древней цивилизации призрачно и горделиво высились ворота для регби. Друзья сели на траву, как почти сорок лет назад жарким летним вечером в конце последнего семестра, когда Дуг притащил на всех баночного пива, но Бенджамин, благочинно памятуя о своем долге префекта, воздержался. Память о том вечере теперь заставила его улыбнуться и вывела на тропу дальнейших размышлений о былом.
— А помните, — проговорил он, глядя на север, где высокая стена, отгораживала открытый бассейн позади школьной часовни, — как нас заставляли плавать без всего, если мы забывали плавки?
— Ой, да, — отозвался Фил.
— Поразительное дело, — сказал Стив, — как наши родители спустили им это с рук. Нынче был бы повод для полиции и социальных служб. Ну или есть надежда, что так.
— И то правда, — сказал Фил. — Столько всякого, что мы в семидесятые считали нормой, теперь определяется как злоупотребление.