Осталось всего ничего: снять последние вопросы, сказал я с застывшей улыбкой, обычно сопутствующей демонстрации чего-то вроде решимости. И книга будет закончена.
Да, ты у нас дальше своего носа ничего не видишь, откликнулся Хайдль. Верно, Киф? Что ты можешь знать? Вот же эта штука… прямо тут.
И как я должен был трактовать эту штуку? В том-то, по всей вероятности, и состояла основная загвоздка. Я не имел понятия, что такое эта штука. И Рэй тоже. А Хайдль, в свою очередь, вкладывал в это выражение слишком многое, но все это не имело никакого значения. Мне оставалось только вернуться к иллюзии, которой я посвятил свою жизнь.
Книга, Зигги.
Мой призыв не возымел действия. Книга, насколько я понял, вообще ничего не значила. Хайдль опять подошел к окну, выходящему на проезжую часть, и прижался спиной к грубой бетонной полуколонне между двумя окнами. Едва не свернув шею, он осмотрел улицу, будто там мог скрываться снайпер. Мне это напомнило абсурдную мелодраму; я разъярился еще больше.
Книга? – повторил Хайдль. – Ты что, всерьез считаешь, что я хочу о ней говорить?
Я ответил, что да.
О книге? – полувопросительно, полуизумленно прошипел Хайдль, будто речь шла о каком-то трюке, или проклятье, или неизбежном повороте судьбы, а скорее, о смертельно опасном капкане, воплотившем в себе и то, и другое, и третье.
Хайдль покачал головой. Сегодня, понял я, словно разгадав примитивную, как всегда, загадку, мы будем изображать эмоцию отчаяния.
Да, подтвердил я, совершенно верно: о книге.
Причем о его книге, ведь нас обоих привела в издательство именно его книга.
А как, с твоей точки зрения, произошло вот это? – спросил Хайдль, поворачиваясь ко мне и указывая пальцем на воротник рубашки. Просвети меня!
Рывком опустив ворот, он обнажил устрашающие кровоподтеки, сине-черным рубцом опоясывавшие половину его шеи.
3
Я отвел взгляд и наобум ударил по нескольким клавишам, не в силах более разглядывать эти синяки – непристойные, необъяснимые.
Нет, ты смотри! – прошипел он.
Я сказал, что работа не ждет.
Хайдль подался вперед, весь его вид выражал гнев, а тон стал заговорщическим.
Подкину тебе одну идею, сказал он.
Любая идея, согласился я, будет нам полезна. И привнесет хоть какую-то новизну.
Банкиры! – театрально прошептал он.
Чтобы проверить, насколько внимательно он слушает, я спросил, не наезжают ли на него за неоплаченный чек.
Банкиры! – заорал он. Сраные банкиры, Киф, решили меня прикончить!
Да, он не слушал. Собственно, мне это было на руку. Я подошел и протянул ему список вопросов, а также график, объяснив его назначение.
Двое пытались задушить меня удавкой, продолжал Хайдль.
Я сказал, что не могу их винить, но Хайдль меня не услышал.
Он оторвался от простенка, подошел вплотную ко мне и завопил, размахивая отпечатанной рукописью и графиком, словно изобличающими документами.
Киф… вчера меня пытались убить! Я возвращался из ресторана в гостиницу, меня скрутили двое и уволокли в какой-то проулок. Один принялся меня душить, а потом… я задал самоочевидный вопрос: за что? Вот и ты спрашиваешь, за что. Вероятно, за то же самое, за что убили Фрэнка Нугана.
Я словно проваливался в какую-то дыру.
Кого? – переспросил я.
Фрэнка Нугана. Он слишком много знал. Я выставил их дураками перед всем миром. Я слишком много знаю. Им не понравилось, что их выставили дураками. Семьсот лимонов! Если я расскажу тебе все, что мне известно о них самих, о методах их работы, если назову имена – если я все это выболтаю, они точно не оставят меня в живых. А я предпочту наложить на себя руки: так будет легче.
Я все проваливался в дыру, и ухватиться было не за что, но Хайдль, как всегда, добился, чего хотел, – моего падения на самое дно.
Наложить на себя руки или сказать правду? – уточнил я.
И то и другое. Потому-то за мной и пришли. Видимо, они считают, что я обо всем написал черным по белому, а значит, мне не жить.
Вы хотите сказать, что банкиры наняли киллеров, чтобы вас убить?
Господи! – воскликнул Хайдль. Меня пытались задушить, Киф. Герой из меня никакой, но я понял, что это конец, сумел одного сбить с ног, освободиться от проволоки, наброшенной мне на шею, и пустился бежать из последних сил.
Кровоподтеки у него на шее были самыми настоящими, но как знать, откуда они взялись? Если ему набросили проволочную удавку, почему странгуляционная борозда оказалась такой широкой? Или это такое неудавшееся уличное ограбление? Злостное хулиганство? Эти вопросы я не озвучил.
Зачем банкирам идти на риск, связанный с убийством, если у них есть возможность на долгие годы упрятать вас за решетку? – спросил я. Процесс они безусловно выиграют, а большего им и не нужно.
А что, если в зале суда я выложу всю правду?
Умоляю, Зигги, давайте поработаем, не выдержал я. Не то я сам пойду на убийство первой степени. Вы же мне ничего не рассказываете: ни правду, ни даже закамуфлированную ложь. Моя книга написана наперекор вам, и сейчас я прошу только одного. Помогите мне исправить очевидные погрешности в том потоке вранья, который я состряпал от вашего имени.
Слушая себя, я не улавливал смысла этих речей. Погрешности в потоке вранья? Моя книга? Я считаю его мемуары своей книгой?
Что ты имеешь в виду? Какие потоки вранья? – осведомился Хайдль изменившимся тоном.
Находиться рядом с ним было все равно что есть мороженое, которое по ходу дела превращается в дезодорант для подмышек, который по ходу дела превращается в ехидну.
Вранья? – переспросил он.
Вранье – это все, чем я располагаю…
Вранье? – перебил Хайдль, словно не веря своим ушам. Я в одиночку схватился с двумя, которых подослали меня убить, и дело еще не закончилось. А ты называешь меня вруном? После всего этого я врун? Врун! – повторял он раз за разом все громче и пронзительнее. Это мои мемуары, Киф!
Просто скажите мне, о чем вы можете говорить, а о чем нет. Остальное я возьму на себя.
Хайдль пробормотал что-то насчет звонка Филу Монассису, его адвокату, и снял трубку, но, нажав три-четыре кнопки, вернул ее на место и подошел к окну. У него вырвалось приглушенное ругательство.
В тех местах книги, где есть очевидные расхождения с известными фактами, продолжал я, можем ли мы представить дело так, будто это своего рода гипотеза? И если нет, то намекнуть, что это не моя ошибка?
Хайдль покосился на меня, а затем стал смотреть в окно на черно-синие тучи и унылые бетонные бункеры порта.