Игра в пустяки, или «Золото Маккены» и еще 97 советских фильмов иностранного проката - читать онлайн книгу. Автор: Денис Горелов cтр.№ 19

Закату дворянства и его вынужденным шашням с забогатевшим мужичьем посвящены тома большой литературы. «Вишневый сад». «Бешеные деньги» Островского. Его же «Последняя жертва». «Леопард» Лампедузы. «Волшебное кольцо» Платонова. «Трамвай „Желание“» Уильямса. С течением времени и перетоком литературы в лапы низших сословий (уже Чехов был далеко не из Рюриковичей) тема городской ломаки и хуторского чурбана переходила из разряда «подлой» драмы в назидательную комедию нравов. Своей притчей о тайном притяжении чистеньких к вульгарно-витальным Кастеллано и Моккия, кажется, закрыли тему: белой акации ничуть не помешает привой матерого дичка. Сама акация, вон, вздыхает и ерзает.

Так вместо мраморной Галатеи с ее мнимой жертвой в центр перемещается победивший бирюк – стародум, ругатель и хват. Дальняя родня чеховскому «медведю», он говорит твердое и последнее «нет»: панибратству, технике, политесу, шоу-бизнесу, психоделикам, тупой бурлескной комедии и бабской блажи. «– Меня зовут Лиза. – Это не ваша вина. – Я могу простудиться. – Я тоже. Вода для всех мокрая». Все на свете он умеет делать сам бля, один бля ^[12], а в случаях, когда это затруднительно по физиологическим причинам – рубит в полночь дрова. Когда все дрова в округе порублены, придется отступить – но только на одном участке фронта. Ритмичное коловращение тазом в состязании с прессом по давле винограда будет стоять перед глазами совграждан через много десятилетий после того, как они перестали быть совгражданами. Удар ведром в глаз задравшейся Лизе останется недосягаемой мечтой тысяч битых мужей. Рыдания над участью падающих клоунов и понимающий хохот при виде сверзившейся с лестницы коханочки – эталон отшельнического простодушия. В теннис играет со стенкой, в шахматы – с лохматенцией-псом, заезжих фиф будит из кувшина и утирает слезки подолом их вечерних платьев. Искренний мужлан всегда был великой русской мечтой, не зря здесь так полюбили слесаря Гошу. Притом, если в традиционалистских кинематографиях кульминацией семейного мира становилась прилюдная порка строптивицы вожжой или старой галошей (см. «Воспоминания» Иржи Менцеля или «Маклинтока» с Джоном Уэйном), Челентано, сын довольно вульгарной низовой культуры, проявил чудеса воспитанности, ограничившись вывозом кровати с неодетой любушкой на тракторе на деревенскую площадь. «От такого ро́мана вся роща переломана», – говорят русские.

И начинают запасать свадебные подарки.

Италия, 1977, в СССР – 1981. Io ho paura. Реж. Дамиано Дамиани. В ролях Джан Мария Волонте, Эрланд Юзефсон, Марио Адорф. Прокатные данные отсутствуют.

Утро. У киоска с последним номером «Коррьере делла спорта» сталкиваются двое, после расходятся по запаркованным машинам. Женщина выходит на балкон. Первый стучит внутрь фургона завтракающим убийцам – второй получает автоматную очередь через лобовое стекло, как и охраняемый им судья на выходе из подъезда. Последний номер «делла спорта» напитывается кровью, женщина монотонно кричит с балкона. Будни службы охраны высших чинов юстиции, в которой трудится бригадир Грациано, у которого тоже убьют подзащитного судью, а второго он сам убьет, чтобы лечь в конце на оживленном перекрестке, как и было ясно с самого начала.

«Я боюсь, ты боишься, он боится, они боятся», – название звучало уроком итальянской грамматики и идеально отвечало сверхзадаче прокатных организаций напугать русских капитализмом. Страна еще не знала уличного террора – как не знала и побочной правды, что напрямую он касается одной миллионной доли населения, а остальную только будоражит и скучать не дает. После разоблачений масонской ложи П-2, взрыва вокзала в Болонье, расстрелов префектов, прокуроров, журналистов и активистов левого крыла, после «Спрута», наконец («La piovra» кровавыми кляксами по черному!), казалось, в Италии на улицу носа не высуни – сразу отстрелят. Мрачный черно-белый колер этого и других фильмов Дамиани как нельзя более играл на руку сгущенному документализированному ужасу (итальянский политический фильм, как и румынская гангстерская серия, и американская социалка, шли у нас строго в ч/б – и подумать было нельзя, что «Я боюсь», и «День совы», и «Реванш», и «Признание комиссара полиции прокурору республики» на самом деле цветные!). Как кому, а итальянцам обесцвеченье шло только на пользу: черно-белый грузовик, везущий на стройку сваю с забетонированным трупом свидетельницы, черно-белый «фиат», из которого скашивают зазевавшегося на мостовой бригадира, черно-белые ступени дворца правосудия, по которым ступает согбенный комиссар известить прокурора, что «злоумышленники, как всегда, остались неизвестны», – все это сообщало происходящему ноту траурного благородства, теряющегося в солнечной средиземноморской расцветке.

Кроме самых ранних, «Дня совы» и «Самой красивой жены», все фильмы Дамиани были о тварях дрожащих – и напрасно молодой А. С. Плахов утверждал в «Искусстве кино», что «Человек на коленях» снят о распрямляющемся человеке, а «Я боюсь» – о сбросившем страх. Лежа на асфальте, фотографируя исподтишка, прячась и исповедуясь в телефон, Грациано провел куда больше экранного времени, чем с прямой спиной. Да прямой спине там и взяться было неоткуда: лучший из итальянских артистов Джан Мария Волонте сутул от природы и богатой биографии. Оно и к лучшему: храбрый до язвительности Делон – не лучший объект для самоидентификации; когда играл Волонте, зал била довольно крупная дрожь. Зло было элементарным, простецким, рядовым – и оттого вселенским. К свидетельнице забегал приятель, подзывал к окну и ловким переворотом скидывал на мостовую. Судья, застав в квартире труп экономки, заранее начинал молиться. Бригадир звонил другу, не расслышав щелчок магнитофона прослушки.

Завтра опять газеты выйдут с большими шапками.

Завтра опять кто-нибудь не поделит их у киоска.

Кроме революции, Мексике русским и показать-то было нечего.

Сериалы пришли к нам позднее.

Манера мятых нуаровых пройдох сбегать с кассой в Тихуану – еще позднее.

И текила, и фазенда, и мексиканская дуэль крест-накрест. Сопли с порохом, буррито, кесадилья, Изаура – абсолютный неозой.

Весь латинский колорит Мексика всухую проигрывала на своем поле Бразилии с Аргентиной: Рио, танго, дон Педро, огонь в бокале и много-много диких обезьян не оставляли ей шансов.

Только и выходило, что революцию пиарить. Кактус, сомбреро, Панчо Вилью и Фелипе Риверу из рассказа Лондона «Мексиканец».

Но и здесь крылась измена. Революцию и у нас, и у них делал Джон Рид. Что стало поводом для эпической саги С. Бондарчука «Красные колокола» о переустройстве вселенной на двух концах земного шара. Однако появление в фильме совершенно голой Урсулы Андресс напрочь затмило не только мексиканскую, но и Великую Октябрьскую революцию. Кроме усов, пулеметных лент и разрывов, ничего не осталось в памяти ни от той, ни от другой. Пришлось обратно переквалифицироваться в управдомы.

Знойной мелодрамой «Есения» Мексика вернула себе позицию жемчужины Карибского бассейна.