Тайная дипломатия Кремля - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 136

«Он неплохо играл на гармони и на рояле, — пишет Хрущев. — Мне это понравилось. Каганович же о нем отзывался презрительно: «Гармонист…» Каганович часто ехидно говорил: «Здесь и не требуется большого умения работать, надо иметь хорошо подвешенный язык, уметь хорошо рассказывать анекдоты, петь частушки, и можно жить на свете».

Признаться, когда я пригляделся к Жданову поближе, в рабочей обстановке, стал соглашаться с Кагановичем. Действительно, когда мы бывали у Сталина (в это время Сталин уже стал пить и спаивать других, Жданов же страдал такой слабостью), то, бывало, он бренчит на рояле и поет, а Сталин ему подпевает. Эти песенки можно было петь только у Сталина, потому что нигде в другом месте повторить их было нельзя. Их могли лишь крючники в кабаках петь, а больше никто…»

На ужинах, которые устраивал Сталин, он сажал рядом с собой Жданова и назначал его тамадой. Правда, всякий раз говорил Андрею Александровичу, когда и за кого пить, а иногда и буквально диктовал текст тоста.

Хрущев и Каганович, потом и кровью пробившиеся наверх, не любили Жданова, которому, как им казалось, слишком легко далось возвышение по партийной лестнице. Завидовали ему — как без этого!

«У Жданова было некоторое ехидство с хитринкой, — пишет Хрущев. — Он мог тонко подметить твой промах, подпустить иронию. С другой стороны, чисто внешне, на всех пленумах он сидел с карандашом и записывал. Люди могли подумать: как внимательно слушает Жданов все на пленуме, записывает все, чтобы ничего не пропустить. А записывал он чьи-то неудачные обороты речи, потом приходил к Сталину и повторял их…»

Подкоп под Жданова начался с атаки на его главного подчиненного — начальника управления пропаганды Георгия Александрова. «Неопределенность, почти безликость и была главной, отличительной его чертой, — вспоминал Александрова один из руководителей Югославской компартии Милован Джилас. — Он был невысок, коренаст, лыс, а его бледность и полнота показывали, что он не выходит из рабочего кабинета. Кроме общих замечаний и любезных улыбок — ни слова».

22 апреля 1947 года политбюро приняло решение провести вторую дискуссию по книге Александрова «История западноевропейской философии». Как будто появление книги Александрова было таким крупным событием, что заслуживало внимания высшего органа власти в стране! Устраивал эту маленькую интригу сам Сталин, который хотел, чтобы Александрова обвинили в идеологических ошибках, а то еще и в плагиате.

Николай Патоличев, тогда секретарь ЦК, вспоминал, как после долгой беседы в кабинете Сталина все встали и пошли к выходу. Вождь сказал:

— Патоличев, задержитесь.

Все ушли. Николай Семенович стоит у двери, ждет, что скажет вождь. А тот что-то на столе перебирает. Время идет. Патоличев думает: «Не забыл ли?» Наконец Сталин оторвался от письменного стола, сделал несколько шагов И спросил:

— Скажите, Александров сам пишет?

Патоличев твердо ответил:

— Александров пишет сам.

Сталин внимательно посмотрел на Патоличева, помолчал:

— Ладно, можете идти.

Вообще-то творческая манера Александрова, которого в 1946 году сделали академиком, была известна в Москве. Рассказывали, как он вызывал к себе талантливого молодого ученого и говорил ему примерно следующее: «Тут звонили из госбезопасности, справлялись о вас… Плохи ваши дела. Единственное для вас спасение — срочно написать такую-то книгу». Тот в панике пишет, Александров запугивает его вновь и вновь и в конце концов получает рукопись, на которой смело ставит свое имя и отдает в издательство…

16-25 июня 1947 года проходила дискуссия по книге Александрова «История западноевропейской философии». Книга уже получила Сталинскую премию и была рекомендована в качестве учебника для вузов. Дискуссию организовали вторично, потому что первая, проведенная в январе Институтом философии Академии наук, не понравилась Сталину недостаточной критичностью.

На второй дискуссии председательствовал Жданов, который назвал книгу негодной. Книга Александрова была компилятивная — она создавалась с помощью ножниц и клея. Но раскритиковали ее, разумеется, не по этой причине, а потому что таково было мнение начальства. На этой волне Георгия Александрова и его заместителя Петра Николаевича Федосеева, будущего академика, отстранили от руководства управлением. Александрова отправили руководить Институтом философии Академии наук. После смерти Сталина сделали министром культуры. Но весной 1955 года совершенно случайно в подмосковной Валентиновке открылось «гнездо разврата», где весело развлекался с женщинами легкого поведения главный идеолог и партийный философ страны Георгий Федорович Александров, а с ним еще несколько чиновников от культуры. Корней Чуковский в связи в этим записал в дневнике:

«Подумаешь, какая новость! Я этого Александрова наблюдал в санатории в Узком. Каждый вечер он был пьян, пробирался в номер к NN и (как говорила прислуга) выходил оттуда на заре. Но разве в этом дело. Дело в том, что он бездарен, невежественен, хамоват, вульгарно мелочен. Нужно было только поглядеть на него пять минут, чтобы увидеть, что это чинуша-карьерист, не имеющий никакого отношения к культуре. И его делают министром культуры!..

В городе ходит много анекдотов об Александрове. Говорят, что ему позвонили 8 марта и поздравили с женским днем.

— Почему вы поздравляете меня?

— Потому что вы главная наша проститутка».

Тогда Александрова вовсе выслали из Москвы и отправили работать в Минск, где он умер в возрасте 53 лет…

Начальником Управления пропаганды и агитации ЦК стал новый секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов. Позиции Жданова сильно ослабли. А на место Федосеева в сентябре 1947 года первым заместителем начальника управления взяли из «Правды» Дмитрия Шепилова. Его пригласил к себе Жданов и сказал, что в Агитпропе сложилось неблагополучное положение, а ситуация в стране сложная: «Миллионы побывали за границей. Они увидели кое-что такое, что заставило их задуматься. И они хотят иметь хорошие квартиры (увидели на Западе, что это такое), хорошо питаться, хорошо одеваться. Люди говорят: пропади она пропадом, всякая политика. Хотим просто хорошо жить, зарабатывать, свободно дышать, хорошо отдыхать. Но люди не понимают, что путь к этому лежит через правильную политику. Поэтому настроения аполитичности, безыдейности так опасны. Эти настроения еще опаснее, когда дополняются угодничеством перед Западом. Но в политбюро пришли к выводу, что мы не можем вести успешное наступление на идеологическом фронте, не почистив и не укрепив Агитпроп. Есть такие соображения, чтобы и вас привлечь к этому делу…»

Сложность положения Шепилова состояла в том, что он находился под Ждановым, чьи дни были сочтены, а потому и сам оказался в опасной зоне. Сталин потерял к Жданову интерес, считал его обузой и хотел от него избавиться. «Почему Андрей Александрович все-таки попал у Сталина в немилость? — задается вопросом Хрущев и сам отвечает: — “Наверху” сложилось такое впечатление (насколько оно было обоснованно, мне сейчас трудно судить. — Л.М.), что он вроде бездельника, не рвется к делу. В какой-то степени это все отмечали. На любое заседание в ЦК партии он мог прийти спустя два или три часа, а мог и совсем не прийти. Одним словом, он был не такой, как, например, Каганович. Тот всегда найдет себе дело, ему всегда некогда. А этот спокоен: если ему поручат вопрос, он сделает, а не поручат, так и не надо…»