Она же не любит тесного боя!
И нога попадает в тиски.
...Нет!!!
Меч вылетел из ножен быстрей молнии. Косой удар – и голова пса, отсечена, покатилась по траве. Кровь хлестала из шеи, марая одежду Исэ. Морда собаки ткнулась в край миски, будто и на пороге смерти желала утолить голод.
Миска опрокинулась, еда разлетелась.
– Ай, доблестный самурай!
Ковыляя, старуха подбежала к отрубленной голове. Тело не интересовало ведьму. Бормоча какие-то слова, она стала оглаживать добычу, дергать за уши, совать пальцы в оскаленную пасть. От ее прикосновений голова съеживалась, усыхала...
Складывалось впечатление, что череп пса, подчиняясь заклинанию, делался мягким, рассасывался – и в конце концов исчез. Взамен костей голову кто-то набил песком и камнями, сохранив былую форму. И подвесил трофей над очагом, чтобы дым завершил превращение.
Шкура ссыхалась. Голова стремительно уменьшалась в размерах. Вот она уже величиной с недозрелый кокос...
– Давай!
Минута прошла. Нога опять перестала слушаться Исэ. Шипя от боли, он добрался до костыля, захромал к сумке, которую привез с собой, – и достал шкатулку. Мастер-краснодеревщик, когда Исэ заказал этот ларец, в точности передав сведенья, полученные от ведьмы, сперва наотрез отказался от работы.
Но Исэ знал: деньги решают все.
Уложив собачью голову в шкатулку, старуха плотно закрыла крышку. По лицу карги текли струи пота, размывая очертания. Исэ даже примерещилось, что за морщинами и складками прячется иной лик – прекрасный, нечеловеческий, наводящий ужас.
Он моргнул, и наваждение исчезло.
– Готово! Держи, добрый самурай. Смотри, награди бедную нищенку...
Когда японец, расплатившись, ушел в сторону берега, где его ждала лодка, старуха села – нет, упала на землю, рядом с безголовым трупом пса. Силы оставили ее. Собирая мясо, разбросанное вокруг, она совала кусочки в рот, жевала беззубыми деснами, пуская слюни, и думала о том, как плоха старость. Впрочем, есть вещи, перед которыми старость – невинное дитя.
Так, с мясной кашицей во рту, она и заснула.
Сцена четвертая
Пес выходит на охоту
1
Вечер падал на остров, как хищная птица – на добычу.
Краешек солнца еще выглядывал из-за горизонта, захлебываясь кровью океана. Но день-фрегат налетел на рифы, обломки носило ветром по волнам – и капитан без вариантов шел ко дну. Тени-матросы, уцелев после кораблекрушения, стайкой бродили по берегу. Шурша галькой, они с опаской косились на местные тени – в роще, в мангровых зарослях, под пальмами.
У теней – сложные отношения.
– Я приготовила тянпуру, – сказала шаманка. – Будешь?
Пин-эр кивнула.
Минуту назад ей понадобилось отойти по малой нужде. Всякий раз, сталкиваясь с бытовыми трудностями, такими, например, как эта, Пин-эр вспоминала жизнь в столице Поднебесной. Купаясь в роскоши, не ценишь мелочей. На Утине приходилось довольствоваться жалкими крохами уюта. Кусты и тихое журчание – вместо «дворца уединения». Лист папоротника, влажный от росы, – вместо лохани с теплой водой. Цветок орхидеи – вместо благовоний.
Дома, в Пекине, были слуги. Дома ее кожа не спорила цветом с бронзой, потемнев от густого загара. Ах, дома...
Здесь жили проще. Дядя не желал стеснять семью. С разрешения общины он выделил племяннице, свалившейся, как тайфун на голову, заброшенную лачугу – на окраине Куми-мурэ, ближе к морю. Помог с посудой, подарил ларь для одежды и два одеяла. Кормил на первых порах, не требуя платы. Пытался вызнать: с чего бы «деточке» бежать из Северной столицы на край света?
Опозорила семью? Братец Вэй впал в немилость?
Уяснив, что племянница не расположена к откровенным беседам, дядя отстал. Когда же, узнав, чья дочь посетила остров, к Пин-эр зачастили визитеры, он и вовсе обрадовался. «Откроем школу! – приговаривал дядюшка, хлопая в ладоши. – Но сперва, девочка моя, надо создать имя...»
Он полагал, что Пин-эр, вняв совету, создает имя. Схватка за схваткой... Впрочем, скоро понял: у девушки иные, скрытые даже от гостеприимных родичей намерения. Человек мудрый, а главное, практичный, дядя не стал вникать в подоплеку. Меньше знаешь – крепче спишь.
Он просто «забыл» про открытие школы. Отложил на неопределенное будущее. И, как догадывалась Пин-эр, принимал ставки на победителя.
Дядин улов служил предметом зависти односельчан. Гости являлись со свитой зрителей. Каждый ротозей с удовольствием бился об заклад и раскошеливался в случае неудачи. Лишь двое пришли в одиночку – без приятелей и подхалимов, на закате. Первым был старичок со смешным прозвищем Сямо – Боевой Петух. В прошлом старичок не раз ездил в Пекин и лично знал отца Пин-эр.
– Дитя мое! Глядя на вас, я вижу моего доброго друга Вэя...
Вне сомнений, старик говорил правду. Но Пин-эр его не помнила. Наверное, Боевой Петух жил в Пекине, когда она еще под стол пешком ходила.
Вторым явился чиновник с длинной бородой. Холодно-вежливый, он часто цитировал Ли Бо и Ду Фу, демонстрируя чудесное образование. Дядя раболепствовал перед Боевым Петухом и чиновником, которого звал «господином Канга».
«Знатные люди! – предупредил Вэй Чжи. – Вельможи! Очень, очень знатные...»
Обоим Пин-эр проиграла. Не потому, что знатные, – по-настоящему. К счастью, обошлось без членовредительства. С этой минуты она запомнила: самые опасные приходят без свиты. Позже выяснилось: проклятый Мацумура в юности учился у «вельмож». Она кусала локти – такой случай!.. Ах, если бы...
Именно эти двое никому не рассказали о своей победе над китаянкой.
Узнав об их молчании, Пин-эр впервые подумала, что неутоленная жажда мести выжигает ее душу изнутри. Что она превратилась в бойцового пса. Ест, спит, дерется. Дядя подсчитывает барыши. Пес зевает, ожидая завтрашнего соперника. Приходят не те, чья глотка снится по ночам. И снова – еда, сон, ожидание. Вернуть отцу утраченную честь...
Разве это равно слову «отомстить»?
– Держи миску...
Окажись рядом Андерс Эрстед – нашел бы сходство между утинским тянпуру и ирландским рагу. И то, и другое означало: «мешанина». Шаманка редко ела мясо. Ее тянпуру состоял из соевого творога, мелко порубленных овощей, зелени и приправ. Еще юта обожала горькую дыню, вкусом похожую на огурец. Дыня шла в любую стряпню.
– Спасибо.
– Заверни в лепешку...
Пин-эр не знала, как зовут шаманку. Юта, и все. По какой-то недоступной простому человеку причине юта покровительствовала девушке. Являлась вечером, редко – днем; готовила еду, оставалась ночевать... Во время боев не приходила никогда. Врачевала избитую «подружку» – победы доставались нелегкой ценой.